КИТАЕВО
КИТАЕВО – пригород (бывш. село в предместьях) Киева, сейчас микро-район Голосеевского р-на Киева, известно мужским монастырем Китаевская пустынь (зодчий С.Д.Ковнир), где отроческие годы провел Св.Серафим Саровский.
Эту поразительную историю, не уступающую самым причудливым авантюрным романам, впервые рассказал мне (Богдану Киевлянину) настоятель Свято-Троицкой церкви в Китаеве, отец Мирослав Барыляк.
Китаево — красивая местность под Киевом, заслуживающая отдельного и весьма подробного рассказа. Гряда «гор», крутобоких холмов-останцов, покрытых редколесьем, хранит на себе знаки многих древних культур: курганы, оборонительные валы, площадку, на которой, как предполагают, находилось языческое святилище. Под холмами, в бывшем русле речки, монахами старинного монастыря разгорожены пруды. А за прудами, на плоской возвышенности, белизной стен и пятью зелеными куполами радует взор Свято-Троицкий храм, окруженный меньшими церквами и зданиями Китаевской пустыни.
Девятую сотню лет стоит здесь монастырь. Да не один, — напротив зеленоглавой нарядной церкви, в склоне высокой Китай-горы, вырыт лабиринт иной, пещерной обители. В ней своя братия, шесть-семь монахов, вечно занятых работами по укреплению своих пещер, во главе с еще молодым, обаятельным отцом Моисеем. Пещеры давние; кто и зачем начал их копать, неведомо. А самым знаменитым насельником подземелья был старец-затворник Досифей. Келью его, простую земляную камеру со скромными иконками, показывают ныне посетителям, как святыню подземного монастыря. Могила же Досифея находится у самой стены пятиглавого храма, в месте столь же скромном, сколь и почетном. На ней постоянно теплятся свечи и не исчезают свежие цветы…
Весна 1736 года. Неподалеку от Москвы, на подворье знаменитой Троице-Сергиевой Лавры появляется молодой странник.
Он худощав, в бедном крестьянском платье, с котомкой и посохом; дальний пеший путь покрыл лицо юноши густым загаром. Досифей (так звали путника) просит монастырское начальство постричь его в «иноческий образ», — таково, мол, явственно услышанное им веление Христа. Маститые старцы, посовещавшись, решают в постриге «беглому крестьянскому сыну» отказать, — но, принимая во внимание его истовое рвение к Богу, разрешить тайное послушание в Лавре…
Так начался путь к вершинам духовного подвига будущего святителя Досифея. Не было работы столь тяжелой или грязной, от которой бы отказался послушник; не было приказа вышестоящих, которого бы он не исполнил с покорностью и радостью.
Через год-другой уже и старые монахи начали дивиться благочестию юноши… Но войти полноправным членом в монастырскую семью Досифей так и не смог. Однажды, снова взвалив на плечи котомку, поклонился он золотым главам Троицы — и пошел в путь далекий, к церквам и чудотворным мощам «русского Иерусалима», Киева…
Там смело предстал он перед Илларионом, архимандритом Киево-Печерской Лавры, и заявил: «Отче святый! Я — крестьянин некоего из великороссийских бояр, зовут меня Досифей. С юных лет возымел я желание быть монахом и решил посвятить себя на служение распятому Христу. Прими меня под кров Небесной Владычицы; верь, что я буду трудиться здесь до последнего издыхания…»
Однако, настоятель не решился взять в монастырь беглеца. Существовал на сей счет строгий царский указ, запрещавший принимать в монахи крестьян без отпускного письма помещика.
Отчаявшись поселиться в одной из русских обителей, но по-прежнему горя желанием послужить Богу именно на этой ниве, Досифей решил последовать примеру древних отшельников и избрать пещерное житие. После долгих поисков, он набрел на отдаленное от города Китаево, с его лесом и высокими безлюдными склонами. Народная молва говорила о пещерах, где с незапамятных времен спасаются киевские подвижники, жаждущие самого строгого уединения. Но, не желая пользоваться плодами чужих трудов, Досифей вырыл собственную пещерку и поселился в ней…
Много лет прошло с той поры. Далеко по городам и селам прошла слава о великом постнике Досифее, живущем на Китай-горе. Ведет он, мол, самую суровую жизнь, питается лишь хлебом и водой, а весной, во время Великого поста, и того не ест, довольствуется мхом и корнями. Никогда не зажигает в пещере огня; зимой ли, летом молится за грешный мир, стоя на земляном полу босыми ногами…
В 1744 году посетила Киев императрица Елизавета Петровна — и вскоре услышала о чудесном отшельнике, как бы воскрешающем доблесть раннехристианских аскетов… Владычица России, любившая подчеркивать свою религиозность, пожелала лично встретиться с Досифеем; были наскоро сделаны деревянные ступени для подъема Елизаветы со свитой на Китай-гору, и встреча состоялась... Императрица пригласила Досифея занять высокий пост в церковной иерархии, тот скромно отказался. Уходя, Елизавета оставила отшельнику кошелек, полный золота; но Досифей даже не коснулся этих денег, они пошли на строительство церкви в Пирогове.
Слава о бывшем «беглом крестьянине», как о величайшем подвижнике и прозорливце, которому открыто будущее, разносилась все шире; гору буквально осаждали жаждущие приобщиться благодати. Но Досифей, опять же, по примеру первых александрийских отшельников, не выходил к людям и никого не пускал в пещеру. В лучшем случае, давал наставления через маленькое окошко…
Именно у Досифея получил благословение на монашеский подвиг будущий «светильник земли Русской», как называли десятки лет спустя Серафима Саровского. Еще под своим светским именем, пришел купеческий сын Прохор Мошнин к Досифею, и тот угадал в робком юноше сильную веру и твердую волю. «От уст преподобного Досифея повеление прииме в пустыню Саровскую путь свой управити», — до сих пор поется в акафисте Серафиму…
Незадолго до своей смерти, последовавшей в 1776 году, Досифей, предчувствуя кончину, пошел в соседний монастырь и стал ходить по всем кельям, перед каждым монахом падая на колени и прося прощения… Однажды нашли его мертвым, — в позе молящегося, перед иконой. Уже похолодел славный подвижник, а в руке держал бумагу с надписью: «Тело мое приготовлено к напутствованию вечной жизни; молю вас, братия, не касаясь предать его обычному погребению».
Завещание Досифея было исполнено в точности: никто не посмел раздеть его, обмыть тело... Позже на могиле установили стелу с портретом старца-затворника, написанным с натуры при жизни.
Вот здесь-то и превращается благочестивая хроника в авантюрный роман, не уступающий книгам Дюма! Однажды в Китаево приехала на богомолье некая пожилая женщина; подошла к могиле Досифея, взглянула на портрет и… чуть не упала в обморок. А подошедшему монаху сказала: «ЭТО МОЯ СЕСТРА»…
В 1721 году, в Рязани родилась у богатых и знатных дворян Тяпкиных дочь Дарья. С детства она была окружена лаской родителей и раболепием многочисленных слуг, роскошью и довольством. Но не стала Дарья украшением рязанского общества… Ее родная бабушка, овдовев, постриглась в монахини в московском Вознесенском монастыре. По просьбе старицы Порфирии, — так теперь звали бабушку, — родители однажды привезли Дарью в Москву и оставили в монастыре…
До девяти лет прожила Дарьюшка в келье старицы, научилась всем молитвам, монастырскому обиходу, стала необычайно вдумчивой и смиренной. А когда, наконец, вернулась в богатый родительский дом, — затосковала. Чуждыми казались ей теперь и трапезы с обилием вина и мяса, и безделье господ, помыкающих толпой безгласных рабов… По достижении пятнадцати лет, когда юную красавицу Дарью стали готовить к замужеству, она отважилась бежать из дому. А чтобы труднее было ее найти, остриглась и переоделась в бедное мужское платье... Дальнейшее нам известно.
История знает многих «амазонок» в мужских ролях и в мужском платье, порою скрывавших свой настоящий пол. Тут и Жанна д'Арк, Дева Франции; в числе самых страшных обвинений, инквизиторы упрекнули ее в ношении мужской одежды. И наша, отечественная «Жанна», Надежда Дурова, кавалерист-девица, чей лихой образ воина 1812 года знаком нам по «Гусарской балладе» (там она — Шурочка Азарова)… Чем же отличается от них решительная Дарья Тяпкина? Только лишь тем, что вместо самоотречения воинского выбрала самопожертвование монашеское и надела «мундир» отшельника? В остальном, вроде бы, та же смена пола и «естества»…
Та, да не та. Как ни удивительно, но, по трезвом размышлении, из всех женщин, скрывших свою истинную сущность под иной, противоположной, Дарья-Досифей с ее сорокалетним постом кажется наиболее... женственной! Можно по-разному относиться к самому подвижничеству, признавать или не признавать нравственную ценность «умерщвления плоти», но… Недаром монахинь принято называть «Христовыми невестами». Всем земным женихам она предпочла единственного, лишенного пороков, небесного суженого. Он и сквозь грубую ткань куколя, и через изнуренную постом телесную оболочку видел красоту Дарьи! Он не был способен изменить или разлюбить. И девушка скрыла свой любовный пыл, свою девственную прелесть под уникальной паранджой — нарядом старца-затворника…
Воистину прав древнегреческий трагик Эсхил, сказавший: «Суровые пути избирает милосердие, правящее миром».
