ТАТАРИНОВА ЕКАТЕРИНА ФИЛИППОВНА
урожденная
ТАТАРИНОВА ЕКАТЕРИНА ФИЛИППОВНА
урожденная БУКСГЕВДЕН 1783-1856 Основательница религиозной секты "с неприличными
обрядами, противными правилу и духу православной церкви". Поселясь
после смерти мужа в Петербурге, вошла в близкие сношения с хлыстами и скопцами,
бывала на их радениях и слушала их пророков. В Петербурге она завязала
связи с семейством Ненастьевых, бывших сначала хлыстами, потом скопцами,
и усвоила у них обряд радения; самое скопчество казалось ей мерзким. В
1817 решилась перейти из лютеранства в православие. С этого времени началась
ее сектантская деятельность; она уверяла, что почувствовала в себе дар
пророчества в самую минуту своего присоединения. Первыми членами ее кружка
были ее мать, брат — капитан Буксгевден, деверь Татаринов, надв. сов. Мартын
Пилецкий-Урбанович, человек весьма образованный, беззаветно преданный Татариновой,
но странный чудак, академик и живописец Боровиковский и музыкант кадетского
корпуса Никита Федоров (Никитушка), по своему пророческому дару игравший
такую видную роль в секте, что она называлась иногда Никито-Татариновскою.
Потом к ней постепенно примкнуло еще человек до 40 разного пола и состояния,
между прочим ген. Е. Головин, кн. Енгалычев, Лабзин и директор дпт. народного
просвещения, секретарь Библейского комитета В. Попов с тремя дочерьми,
из которых одну он потом чуть не уморил побоями и домашней тюрьмой за ее
отвращение от сектантских обрядов. На собраниях бывал известный проповедник
свящ. А. Малов и умилялся от ее песней и пророчеств. Посещали их сам министр
духовных дел кн. Голицын, тоже веривший в прорицания пророков, и гофмейстер
Кошелев. Татаринова не приняла ни догматического, ни нравственного учении
скопцов и хлыстов (об их христах-искупителях, о безбрачной жизни и пр.)
и держалась, вероятно, обыкновенных мистических понятий, но почти целиком
усвоила обрядность радений как способ доходить до состояния мистического
экстаза. Тайну своей секты она основывала на смысле начальных стихов. гл.
XIV перв. посл. к Коринф. о даре пророчества. Собрания ее открывались обыкновенно
чтением свящ. книг; потом пелись разные песни, положенные большею частью
на простонародные напевы главным уставщиком Никитушкою (в том числе песни
хлыстовские: "Царство ты, царство", "Дай нам, Господи, Иисуса Христа" и
др.) и некоторые церковные ("Спаси, Господи, люди Твоя"); затем начиналось
paдениe, или кружение, производившееся, как у скопцов, в особых костюмах
и кончавшееся тем, что на кого-нибудь из кружившихся "накатывал" Дух св.
и он начинал пророчествовать. Чаще всех пророчествовали сама Татаринова,
Никитушка и некая Лукерья. Пророчества эти, произносившиеся необыкновенно
быстро и состоявшие из разных бессвязных речей под склад народных прибауток
с рифмами, относились частью к ближайшей судьбе всего круга, частью к судьбе
отдельных его членов. Кружение, "святое плясание, движения в некоем как
бы духовном вальсе" и пророчества составляли самую заметную для всех особенность
секты и были причиною того, что членов ее называли русскими квакерами.
Кроме музыки, секте служили и другие искусства: живопись — в украшавших
ее молельную картинах Боровиковского, хореографическое искусство — в радельных
плясках, которые сектанты сравнивали с танцем Давида перед ковчегом. Собрания
в квартире Татариновой (в Михайловском дворце) продолжались свободно и
даже далеко не секретно почти до 1822, когда в этом дворце было помещено
Инженерное училище и в то же время запрещены тайные общества. О собраниях
знали имп. Елизавета Алексеевна, благоволившая к Татаринвоой, и сам государь,
давший однажды ей аудиенцию и долго с нею беседовавший. Никитушка тоже
был ему представлен и получил чин 14 класса. В письме к гофмейстеру Кошелеву
имп. Александр говорил, что сердце его "пламенеет любовию к Спасителю всегда,
когда он читает в письмах Кошелева об обществе г-жи Татариновой в Михайловском
замке". В 1818 тайный советник Милорадович был сильно обеспокоен тем, что
в общество был вовлечен сын его, гвардейский офицер; государь успокоил
его письмом, в котором писал: "Я старался проникнуть его связи и, по достоверным
сведениям (вероятно, от Голицына), нашел, что тут ничего такого нет, что
бы отводило от религии; напротив, он сделался еще более привязанным к церкви
и исправным в своей должности, посему заключаю, что связи его не могут
быть вредны". С выездом из Михайловского замка Татаринова не прекратила
своих собраний и устраивала их на своей квартире, а в 1825 с ближайшими
своими последователями — братом, Пилецким, Федоровым, Поповым и некоторыми
другими — из опасения перед полицией, преследовавшей собрания тайных обществ,
выселилась за город и недалеко от Московской заставы основала нечто в роде
сектантской колонии, где радения ее совершались целых 12 лет. В 1837 по
распоряжению правительства колония эта была закрыта и все члены кружка
до решения дальнейшей их участи арестованы в своих комнатах. Секретный
раскольничий комитет, в который было передано дело Татариновой, нашел,
что она и ее последователи составили тайный союз и установили свой образ
моления, соединенный с страстными и неприличными обрядами, противными как
правилам и духу православной церкви, так и государственным узаконениям.
На этом основании дальнейшее существование столь вредного общества должно
быть прекращено; главных сектантов комитет полагал разослать по монастырям,
а остальных отдать под надзор полиции. Это мнение комитета было утверждено
имп. Николаем I. Татаринова была послана под строгий надзор в кашинский
Сретенский женский м-рь, где пробыла 10 лет. Несогласие признать прежние
свои "религиозные занятия" заблуждением было причиною того, что прошение
ее родственника М. Татаринова на имя ген.-адъютанта А. X. Бенкендорфа об
исходатайствовании высочайшего соизволения на освобождение ее из монастыря
и ее собственные неоднократные прошения о том же оставляемы были без внимания.
Сам государь приказал объявить ей, что освобождение ее может последовать
только в том случае, "если она отвергнет прежние свои заблуждения, на коих
основана была секта ее", она же отказывалась признать свою секту заблуждением
потому, что учение ее привело к покаянию и послужило к утверждению в вере
в Иисуса Христа. Она говорила, что в первобытной церкви всегда были особые
общества, но не допускались гласно по той причине, что не все "могут сие
вместить" и это послужило бы соблазном для многих. Признавая, что православная
церковь и без пророческих собраний доставляет средство к дарованию верным
Духа Св., она тем не менее не отрицала пользы и возможности пророческого
слова. Дар пророческий, говорила она, возбуждался не кружением тела, а
верою в Евангелие и в пророческое слово; радение же, или кружение тела,
служило к умерщвлению строптивой природы, которая противится благодатному
действию на внутреннего человека. Она утверждала, что в их собраниях действительно
происходило явление Св. Духа во плоти, т. е. через человека слышалось слово
жизни тому, кто с чистым сердцем желал его слышать. Слово это обновляло
человека точно так же, как и св. таинства церкви, установленные Спасителем.
Только в 1847, когда она дала безусловное письменное обязательство оказывать
искреннее повиновение православной церкви, не входить ни в какие не благословенные
церковью общества, не распространять ни явно, ни тайно своих прежних заблуждений
и не исполнять никаких особенных обрядов под опасением строжайшего взыскания
по законам, имп. Николай I разрешил ей жительствовать в г. Кашине вне монастыря,
но с учреждением над нею секретного полицейского надзора. Через год (14
июля 1848) ей было разршено жить в Москве без права приезда в Петербург.
