Версия для печати
- Генеалогическая база знаний: персоны, фамилии, хроника //baza.vgd.ru
-- Географический список //baza.vgd.ru/index.php?f=3
--- Сушки //baza.vgd.ru/index.php?t=81533
-- Alex473 написал 10 июня 2013 13:53
с. Сушки Коростенский район Житомирской области Украина
-- Alex473 написал 13 июня 2013 21:23
История с. Сушки
СЕЛО СУШКИ В ПРОШЛОМ
(Исторический очерк)
ВЛАДИМИР СТЕПАНОВИЧ
XОТЯН
От автора.
Этот очерк написан с целью показать нашему молодому советскому поколению, как когда-то жили, работали и боролись наши далекие и близкие предки. Показать, что земля, по которой теперь ходят трактора и комбайны, на которой выращиваются такие богатые колхозные урожаи и над которой льется веселая и бодрая комсомольская песня нашей молодежи, была полита потом многих поколений, так тяжело на ней работали, политая слезами обездоленного и бесправного людей, что страдал в ярме панской неволи и которого с презрением и пренебрежением кровопийцы иначе не называли как «мужики» и «быдло», что, наконец, эта земля полита кровью наших предков, которые вместе с русским народом-великаном боролись против всех и всяких внутренних и внешних врагов. Они боролись, побеждали, отстаивали и отстояли независимость нашей страны, сохранили ее государственность и хочется сказать нашей прекрасной молодежи, счастливо жить под благодатным солнцем коммунизма: «Не забывайте Ваших славных предков! С чувством глубокого уважения храните память о них!
Это они в течение многих веков в невероятно тяжелых условиях создавали и передавали следующим поколениям те материальные и культурные ценности, которые составили основу дальнейшего прогрессив ¬ ного развития человечества. Это они в кровавых боях с жестоким врагом получили власть, свободу и право на свободную и счастливую жизнь для всех трудящихся нашей страны. Интересуйтесь историей тех, кто жил до вас, кто много сделал для своих потомков!
Все, о чем здесь написано, представляет собой правдивую историческую действительность. Названные лица - люди, которые действительно когда-то жили и действовали. За нами и сохранены их настоящие имена.
И буду очень благодарен тем товарищам, которые, прочитав этот коротенький очерк, сделают свои критические замечания и дадут разумные советы, которые мною будут учтены в дальнийшому работе над второй частью очерка, где отображаются борьбу сушкивцив за установление и укрепление Советской власти и их непосредственное участие в строительстве социализма.
-- Alex473 написал 13 июня 2013 21:24
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Между вьющимися ивами и широколиственными ольхой тихонечко течет маленькая речка, которую издавна люди зовут белка. Там, где высокие берега сжимают реку, насыпана плотина, задерживает воду и образует небольшой пруд. С левой стороны плотины, прижавшись к берегу, стоит водяной мельницу с пидливним колесом и одной парой жерновых камней, которые перемалывают как-нибудь зерно. С северной стороны по домами, тоже на берегу реки, стоит высоченный церковь, а возле нее отдельно колокольня. По обоим берегам реки видно разбросаны деревянные низенькие домики. Посреди села - корчма. Таким было когда-то село Сушки. Видимо, и название такое ему дали первые поселенцы, так как на этом возвышенном месте с грунтом сыпучего песка всегда было сухо.
Начальная история села теряется в далеких веках древности. Где-то в XI веке здесь поселились первые жители - славяне с древлянского племени. Разводили скот, ловили рыбу, корчевали лес, чтобы лоскут земли, сеять рожь, просо, лен, занимались бортничеством и охотой. А вокруг, сколько видно глазом, синеет лес. Шумят дубовые рощи, покачиваются от порывов ветра стройные сосны, трепещет и шелестит осиновые листья. К северу и востоку от села непроходимые чащи болот. В урочищах «Кривая» и «Смоловаха» такие трясины, что только зимой по льду можно пройти охотникам, да и то с большой опасностью провалиться в тину, которая быстро засасывала свою жертву. На обочинах этих болот после жировки под столетними дубами валяются стада диких свиней, на высоком бора среди бортневих сосен, вытягивая вперед морду и нюхая воздух, медленно шагает бурый медведь; гордо, как хозяин, проходит перелеском лось и часто нежелательным гостем появляется здесь росомаха .
Тяжело нуждались в борьбе с природой первые поколения сушкивцив. Но наступили времена тяжелые и нуждаться пришлось еще больше. С востока стремительно двигались многотысячные орды монголо-татар. Подвергая все огню и мечу в степях, они вскоре рассыпались отдельными отрядами и по лесным поселениях, грабя и уничтожая население, хватая и вывозя (населения) женщин. Но в долгу наши предки тоже не хотели быть. До сих пор старики рассказывают легенду о старом Кухиля. Было это так.
Когда слух пришла, приближающихся татары, население начало разбегаться и прятаться в лесах. Отправился в лес и дед Кухиль - человек огромного роста и невероятной физической силы. В лесу недалеко от реки Уж он нашел большую печь, в которой когда-то выплавляли смолу. Сделав в ней землянку, дед переселился туда со своей семьей. Без работы сидеть было скучно и дед пошел в грязь, чтобы надрать лыка на лапти. С собой взял мальчика-внука. Придя к болоту, дед сделал внучку ивового свистка и стал свежевать лозу, а мальчик начал свистеть. Вскоре послышался топот и из кустов (видно, на внуков свист) появился всадник. Дед встал и по одежде узнал татарина. Но тот на своем языке начал что-то говорить, размахивая руками во все стороны. Дед оглянулся и, убедившись, что никого больше нет, подошел ближе к лошади, схватил обеими руками всадника, вытащил его из седла и, высоко подняв над головой, так бросил оземь, что тот и не поднялся. Загнав коня далеко в болото и вернувшись в мертвляка, дед увидел, что это был даже не татарин, а татарка. Взвалив себе ее на плечи, дед отнес к реке и бросил ее в воду, а сам с внуком быстро пошел в свое укрытие. Долгое время скрывался в старой лесной печи дед Кухиль. Так до сих пор старые люди называют то место «Кухильова печь».
Вернувшись через некоторое время в деревню, дед застал там пустое место. Село основания был сожжен татарами. Где-где бродили бездомные люди, оставшиеся после опустошительного набега. Надо было снова приступать к работе и дед Кухиль, срубив дерево, заложил первый фундамент новой деревни.
Тысяча триста шестьдесят второй год был поворотным годом в истории украинского Полесья. В этом году литовские феодалы со своими военными отрядами во главе с князем Ольгердом разбили грабительские орды трех татарских царьков - Котлубаха, Казчея и Дмитрия и выгнали их из Подолья и Волыни. Как известно, тогда же литовцами был захвачен и Киев, сброшено киевского князя Федора и поставлен правителем литовского князя Владимира Ольгердовича. Чувствуя свою силу, литовские паны установили над населением Полесья жестокий гнет. Они ввели тяжелую барщину и взыскания натурального оброка, который зачастую требовали сдавать домашней птицей, яйцами и медом. Долгое время сушкивським крестьянам пришлось гнуть спину на литовских панов. Сколько страданий, оскорбления и унижения перенес народ за период горького, крепостной жизни!
-- Alex473 написал 13 июня 2013 21:25
Живя в полной темноте и невежестве, обманутый господами и пидпанком, Одурманенный религиозным угаром, этот народ знал только труд на барщине, побои барских прихвостней и уплату многочисленных налогов со своего жалкого хозяйства.
С целью совместного грабежа украинского населения, а также создание мощной военной силы против внешних и внутренних врагов было проведено объединение (унию) Польши и Литвы в одно государство - Речь Посполитую. Это событие произошло по решению Люблинского сейма в 1569 году. С тех пор огромные лесные пространства нашего Полесья вместе с населением, жившее здесь, стали переходить в руки польских панов. Обладатели менялись часто. Одни - продавали родственникам или монастырям, третьи - делили их между своими детьми, а другие - целые области проигрывали в карты. Господа менялись, а фитиль оставался. Менялась лишь его форма в зависимости от характера и самодурства господина, в руках которого была тогда вся власть.
Особенно тяжело донимала барщина. Четыре дня в неделю нужно было бесполезно работать на господина всем трудоспособным мужчинам и женщинам из категории тягловых крестьян, три дня - напивтягловим, поменьше отбывали погородникы и только бобыли (одинокие и неимущие) ограничивались уплатой денежного оброка. Нормы выработки на барщине устанавливались высокие. За день нужно было выполнить одно из следующих работ: выкосить травы на залежах один морг (0,52 десятины), посеять зерна вручную 12 моргов, обмолотить цепом озимых одну копну, ярвины - 1,5 копы, напрясть пряжи 5 прядей в 30 нитей длиной в 2,5 аршин прядь, уложить в стог сена 30 копен и другие. Рабочее время считался от восхода солнца где его мероприятия. В случае кто опаздывал на работу, того заставляли следующий день отработать упущенное часа во время перерыва, что давалась на завтрак, обед и полдник.
Кроме барщины, на крестьян наложено много различных повинностей. Крестьяне несли ночной караул по деревне и на объектах, указанных господином ремонтировали дороги и мосты, восстанавливали наряды подводами и выполняли обязанности по содержанию армии и церкви. В свободные от барщины и многочисленных повинностей дни люди занимались ремеслами: гончарным, кожевничеством, Бондарко, производством сукна и холсты. Рыбачить и охотиться приходилось украдкой, потому что господин не позволял ловить рыбу и добывать зверя в лесу.
-- Alex473 написал 13 июня 2013 21:25
Шел XIX век. Отдельными пятнами среди сплошного леса, на высотах между болотами, за много километров от села были разбросаны крестьянские участки земли (пахотной), созданные крестьянами на месте раскорчеванных леса. Эта работа была невероятно тяжелой. Вековые дубы и сосны нужно было выкопать с корнем, убрать и расчистить место, сделать его пригодным под вспашку и посев. И это делалось без всякой техники. Все наверстывали силою. В руках крестьянина была только топор, лопата и дубина. До сих пор сохранились урочища - «Климцова нива», «Алексеевский город», «Мамчурова сенокос». Эти поляны были как островками в бескрайних лесных просторах, принадлежавших теперь польском господину - Юзефу Тышкевичу. Слишком неудобным было такое землепользования. Господин запретил ездить лесом, пасты в нем скот, раскладывать в нем очага. Собирать грибы и ягоды можно было только с Квит (разрешением), которого нужно было выкупить у господина. За сбор грибов в течение лета платы один рубль, за сбор ягод - 50 копеек. В пользу господина стягивалась также плата за борта, которые десятками видовбувалися бортниками в старинных оситявих барских соснах. Работали очень тяжело. Отдыхали только по воскресеньям и праздникам. Тогда принято было, что в такие дни после обеда на улицу выходило все взрослое население. Мужчины в праздничном наряде с расчесанными круглыми бородами садились на завалинках под домами, закуривая бакун в самодельных трубках с длинными кружевными чубуками. Женщины выбирали сухой лужайку на обочине дороги и садились прямо на земле. Говорили о прошлом, о настоящем, о том, как оно будет в будущем и долго это придется нести на себе бремя бесправия и мучений. В один таких дней пробежала по селу слух, что якобы крепостничеству приходит конец, что людям хотят дать волю, что барщины больше не будет, а будет воля и земля. Это известие каждый обдумывал по-своему. Одни верили, что может такое быть, вторые - не верили, но каждому мысль об этих новостях прочно засела в голове. Интерес росла с каждым днем. Даже в рабочие дни люди пытались сойтись, чтобы узнать друг у друга, не слышно еще нового. Следующие вести полностью подтвердили предыдущие. Они оказывали покоя людям. Теперь уже и по вечерам собирались, чтобы поговорить. Умея и забитый крестьянин, мало разбирался в социально-экономических и политических вопросах больших масштабов, был очень впечатлен этими слухами. Он не мог быстро всего понять и представить себе новых порядков, нового строя и своего положения в будущем. Наиболее скептически отнеслись к этому старики. Имея большой жизненный опыт, хорошо изучив натуру господ течение своей долгой жизни, они единодушно решили, что такого быть не может, чтобы господа по своей охоте освободили крепостных и дали им землю.
- Тут что-то не так! - Говорили они. - Как же тогда господа без нас? Кто же на них работать? Тай с землей не ясно. Видимо, это какая-то ложь! - Заканчивали деды свои соображения.
Так в ожидании и надежде прошла осень, проходила и зима. Наконец однажды хмурого рамку уже в конце зимы в село въехало двое саней, в которые были запряжены по паре добротных лошадей. В передних, разрисованных двумя красками «витых» санях в звоном на дышле сидел на заднем сиденье толстый и вечно пьяный седобородый волостной старшина, а рядом с ним в форменной пальто и фуражке с кокардой и башлыком на шее сидел чиновник из губернии. На втором санях ехал чиновник в сопровождении двух верховых стражников. Все въехали в поповский двор и немедленно вызвали к себе сельского старосту. Не прошло и получаса, как по улицам вала забегали десятские, созывая людей на сход в корчму. Приказано было появиться только главам дворов, Медленно сходились крестьяне. Уже такая выработалась привычка давно, что когда услышат звон «волостного» или увидят стражника, то на всякий случай каждый старался скрыться, потому что никогда ничего хорошего такие посетители не привозили. Так и на этот раз. Кто-то пошел в сарай вроде по какой-то неотложной делом, то - до скота в хлев, а другой, взяв топор, пошел в лес. Когда десятские уже дважды обошли все дома и пригрозив частности каждому тогда толпа возле корчмы начал быстро расти. В самом помещении корчмы уже сидели стражники и закусывали вареными яйцами выпитой водки. Все высшее начальство обедали у попа. Староста уже несколько раз проверял в толпе, все званы появились и непрерывно гонял десятских то за тем, то за другим. Долго ждали крестьяне, пока не раздался звонок и на же санях в корчму подъехало начальство вместе с попом. Толпа расступилась. Все сняли шапки и низко поклонились. Начинался сход.
Стоя на возвышении у стены корчмы, старшина вынул из внутреннего кармана пиджака нагрудный знак с надписью «волостной староста», повесил его на шею и объявил:
- Сход начинается! Вот господин из Житомира будут говорить!
Поп с урядником сели на принесенные табуретки и о чем-то тихо с улыбкой говорили. На свежем воздухе их лица еще больше раскраснелись от выпитого за обедом сливянки.
Чиновничий начал с того, что «царь-батюшка», зная нищенскую жизнь крепостного крестьянства «высочайше» смилостивился над ними и дарит им в дальнейшем свободу. По этому он вынул из папки лист бумаги и зачитал пресловутый манифест от 19 февраля 1861. Конце объяснил, что вместе с освобождением от крепостной зависимости, крестьяне будут наделены землей, но за свободу и за землю нужно будет уплатить господину выкуп. О размерах его будет сообщено позже.
После чиновника с приветственным словом обратился к своей пастве поп. Он предложил отправить в церкви благодарственный молебен в честь такого знаменательного события.
Когда начальники с попом сели в сани и поехали в церковь, за ними двинулись все присутствующие. Уже возвращаясь оттуда, деды говорили: - Вот и дождались, значит! Так что за землю нужно платить, а за свободу тоже платить. Вот как они ловко придумали!
Через два года была проведена в жизнь земельная реформа. Государство внесла помещику полный выкуп всех крестьян и обязала их выплачивать в течение последующих лет долг государству в сумме больше на одну треть от той, которая была уплачена помещику. Каждый двор обязательно должен был брать землю. Кто отказывался от земли (потому приходилось за нее много платить), того публично круг корчмы били розгами.
Во многих местах земли крестьян врезались во владение господина и, наоборот, барская земля лежала между крестьянской. Чересполосица порождало непрерывные споры по переезды, за пределы, за повреждение леса, за пастбища. Создавались большие трудности в обработке земли и пользовании ею. А государство в свою очередь безжалостно взимал ежегодно огромные платежи. Таким образом, реформа 1861 года, проведенная была «сверху», ни в коей мере не удовлетворила крестьян, не оправдала их больших надежд. Наоборот, их материальное положение стало хуже, они даже не избавились полностью зависимости от господ. В трудностях и нищете село дышало на ладан.
-- Alex473 написал 13 июня 2013 21:26
Неудобство хозяйствования приводила к частым конфликтам между обществом и господином. Обеим сторонам такое землепользования было невыгодно и поэтому в И894 году принято было решение о разграничении земель. Помещик привез «коморника» (землемера), который вместе с уполномоченным от граждан нарезал вокруг деревни земельный массив для граждан размером в 4730 десятин, то есть по 52 десятины в среднем на каждый из 90 дворов, а также 50 десятин пахотной земли для церви.
Двор, или община, тогда состоял из трех-четырех семей, живших в одной или нескольких домах, но были размещены на одной и той же усадьбе. Например, у Щербины Иакова семья состояла из 14 душ и все они жили в одной хижине. Тогда господин отмерил южнее центра села, возле своего фольварк, лучший кусок полевой земли, в количестве 250 десятин, который стал называться «барским ланом».
Крестьянская земля разделена была на три «руки», согласно трехпольной системы земледелия, в каждой «руке» наделялись крестьянам участки по две десятины в разных концах, соблюдая при некоторой степени справедливости, каждому двору наделялся и лес, и сенокос, и пашня, и кустарник с болотами, и камень. Такой образом чересполосицы с господином было ликвидировано, зато увеличилось чересполосицы крестьянских земель.
ИИИ
Путнику конца XIX века не трудно попасть в село Сушки, входившего тогда в Барашивськои волости Житомирского уезда Волынской губернии. Когда ехать с севера на юг так называемым «Ушомирская путем», связывавший два древних города - Искоростень и Звягель (ныне Коростень и Новоград-Волынский) может минуя небольшую лесную речушку «Нерич», надо сразу же повернуть налево на узкую дорижечку . Проехав ней два слоя, путник подъезжал к крайней здания высокой и просторной церкви, сверкала своими тремя позолоченными куполами этаж окружающих возрастных ясеней и лип. Против церкви дорогу закрывал коворот. Отсюда и начиналось село узкой улице, которая называлась «СЛОБОДА». Справа дороги течет упоминавшаяся нами речушка Белка, слева, тесно прижавшись друг к другу, стоят вдоль дороги низкие домики с дворами, огражденными дубовыми частоколом. Типичные для XIX века деревянные дома с неизменными завалинке и большими навесами и фасадом были покрыты соломой и обмазанные снаружи белой глиной. Под прямым углом от дома с кладовой стояли хлева, а в конце усадеб, тоже в ряд, как и дома, находились тока (риге). Построенные они были прочно в сруб из сосновых булыжников. Такая удаленность токов от крестьянских дворов объяснялась тем, что в селе часто возникали пожары и населения, лишенное каких-либо противопожарных средств, не могло успешно с ними бороться, в результате чего огонь уничтожал целые улицы села. Хлеб же, который находился далеко в токах, оставался таким образом спасенным.
-- Alex473 написал 13 июня 2013 21:27
Резким контрастом к стандартности крестьянских возбудителей были большие и просторные здания попа, двор которого находился тут же на «Слободе» по левую сторону дороги. Против усадьбы попа река поворачивала чуть правее, что позволило строить дома дальше уже и по другую сторону дороги. Вблизи попа жил пономарь и дьяк. За ними снова тянулись крестьянские дома до корчмы, которая содержалась в центре села, как раз против фольварк, который был за рекой. Здесь и заканчивалась «Слобода». В этом же направлении по корчмой начиналась улица «Уголок», состоящая из одинаковых крестьянских дворов и заканчивалась недалеко вторым коворотом. Третья улица называлась «Заречье». Она начиналась с фольварк и тянулась в направлении села Белки вдоль второго (левого) берега реки. Конец этой улице называли «Руднею».
Корчма отличалась от крестьянских домов не только своей величиной и крышей с теса, но и упитанной вьижджою воротами и высоким плотным забором, что вокруг охватывал все широкий двор. Здесь же был и заезд для ночлижникив. В корчме торговала вдова шинкарка, жившей в ней с тремя маленькими детьми. Дом состоял из трех комнат: одной - большой, где принимались простые клиенты, второй-меньшей, предназначенной для более знатных людей, и третьей - где жила семья шинкарки. В большой комнате более двух стен стояли скамьи для сидения и два стола (из них один, больший, стоял в углу), а также стояли два длинных скамейки. У стены против печи с плитой стояли крестовинах из коротких брусков две бочки с водкой. Она мерялась медными без ушек кружками разных размеров: кварта, полкварты, форточка, бычок. Когда шинкарка мерила водку, то кружку принимала рукой так, чтобы большой палец опускался внутрь кружки и хотя она доверху наполнялась водкой, шинкарка каждый раз недодавали водки столько, сколько места занимал ее палец. Выгоднее было продавать водку, меряя ее «бычком». Поползновений водка выливалась в медные кружки с ручками и подавалась клиентам. Кружки стояли на столике, который вместе с бочками и местом сидения шинкарки отгорожен был невысокой деревянной стойкой. Кварта водки тогда стоила 20 копеек. Закуской к ней чаще всего были сельди, которых преимущественно покупали путевые люди. Местные же пьяницы, которые почти ежедневно здесь просиживали, скупились на закуску и приносили ее из дома в карманах. А баба Габриха и баба Яциха, которые никак не могли обойтись без водки, тоже ежедневно приносили закуску для пьяниц-мужчин, которые за это наливали им по рюмке. И часто можно было видеть как баба Яциха вытаскивала из голой пазухи ни во что не завернутые вареники с сыром, лук с стерирьям, хлеб, а баба Габриха заходила с другой стороны и преподаватель ¬ дала на стол сырые яйца, огурцы и пончики, что были посмачени маслом с чесноком. Голодные мужчины набрасывались на принесенную еду и щедро угощали своих благотворительниц. Завязывалась искренний разговор, каждый раз становилось веселее.
-- Alex473 написал 13 июня 2013 21:27
Комната шинкарки обставлена была бедно. Кроме небольшого столика и шкафа здесь стояли два деревянных кровати, на которых в полном беспорядке валялось много подушек, одеял, перин, различных покрывал и еще каких-то постельных принадлежностей, в целом носили название «бебехи». Эта комната никогда не проветривалась и поэтому всегда стоял резкий запах лука, сельди и немытых пеленок.
Корчма на повитку 90-х годов сгорела. Рассказывают, что однажды темной осенней ночи ее подожгли сами пьяницы, задолжав перед этим шинкарци много денег за выпитый водку. В 1896 году на том же месте помещик построил шкальные, в которой начала продаваться казенная водка. Царь и попу нужно было спаивать народ, высасывать из него последние деньги.
ИV
Все дома в деревне были построены по одному образцу. Под одной крышей находилась изба, сени и кладовая. В каждом доме было по четыре окна. Двери делали низкие и каждый раз высокой и среднего роста человеку приходилось нагибаться, чтобы не стукнуться лбом о приголовач грубого косяку. Но зайдем внутрь дома.
Переступив порог сенных дверей, мы попадаем в темные сени. Пошарив рукой по стене и найдя защелки, открываем домашние двери и заходим в полутемную без пола дом. Обстановка внутри каждого сельского дома была почти одинакова. Слева от двери стоит огромная печь, которая занимает почти четверть всей дома. Зимними ночами на ней спят 4-5 человек. Рядом с печью построен пол, на котором размещаются те, которым не хватило места. Над полом прикреплена круглая, гладкая «жердь». На ней вешают верхнюю одежду. На стене под потолком находится широкая, грубая полка, на которой всегда зимуют венки лука - севка и узелки с огородным семенами, лежат клубки пряжи, стоят коробке различных размеров со всяким мелочью и детскими вещами. Вдоль других двух стен тянутся скамьи для сидения. Они соединяются в углу на углу. На этом почетном месте стоит Пикни бочка. Здесь же под потолком размещены образы (иконы) различной давности и размеров. В ряды приставлен стол, покрытый полотняной скатертью, один конец которой прикрывает лежащий на столе хлеб, соль и нож с деревянной колодкой. Соль содержится в большом, долбаный деревянной солонки, что чаще всего изготавливается из круглого березового оземка. На конце скамьи ближе к выходной двери стоит деревянное ведро с водой, на котором висит деревянный ковш. Здесь же рядом прикреплен к стене мисник, на полках которого стоят торчком разрисованные глиняные миски, различных размеров кувшины и лежат деревянные ложки. Отдельно на гвоздевые висит половник. В углу у печки, в так называемом «коцюбнику», стоят ухваты, чеплея, кочерга и плотный умный пестик, которым в ведре толкут свиньям вареный картофель ».
Вечером дом освещалась лучиной. Для этого в потолке посреди комнаты проризувався отверстие, от которого наружу выводился дымоход. Вниз же от потолка спускался обмазанный глиной, с двумя деревянными обручами внутри, дерюжными мешок имел форму усеченного конуса. К нижнему (широкого) конца его подвешивалась на крючках выкована в кузнице с обручное железа решетка. На нее клали несколько мелко нарубленных лучок и зажигали их. Эта система освещения называлась посвиткою. От нее на весь дом распространялось красноватый свет, и в некоторой степени даже теплое. Долгими зимними вечерами вся семья садилась вокруг нее с какой-нибудь работой. Женщины чаще пряли, шили и вышивали.
В селе было также принято собираться зимними вечерами и нескольким соседским девушкам в одну какую-то дом. Для этого выбирали дом вдовы или девочек-сирот. Поужинав дома, каждая девушка брала с собой коловоротку, гребень, гребенку, пряжу льна, днище и приходили сюда. Здесь все размещались вокруг посвиткы.
Завертелись, загудели колеса коловороток, задергали искусные девичьи пальцы бородки мичок, запрыгали на побеленных стенах дома мерцающие тени. Поговорив немного о сельских новостях, девушки тихонько заводили свою любимую песню. Вскоре слышался топот улице. Улыбались девочки, переглянувшись между собой. Громко разговаривая, ввалювався в дом вместе с морозным воздухом толпа ребят. Вежливо поздоровавшись с девушками, они садились на скамьях. Сразу же начались шутки, остроты, смех, и крики. Все ближе подсовываются огню ребята. Вот один словно невзначай коснулся ногой колеса, и уже остановилась коловоротка. Второй бросил пучок пакли на ральця и начала виплутуваты йога девушка, смеясь и ругая шутку парня. Где ни возьмись, бренькнула балалайка и быстро, догоняя друг друга, зазвенели в воздухе отрывистые звуки польки-дрибнушкы,
Кто-то уж коловороткы поставил в угол дома, чтобы было больше места. Кто-то зачерпнул Корцем воды, полил ее на пол (все тем меньше пыли будет!), И закружились пары, лихо выстукивая ногами быстрый такт веселой польки. От порожденного танцами движения воздуха зарябило пламя лучины и седой дымок, не попадая в отверстие лучника, шатаясь, поплыл узкими стичкамы по дому. Воздух наполнялся запахом человеческого пота и распаренной лучины.
Один танец менялся другим. Все словно торопились догнать что-то упущенное. Так хотелось каждому хоть в этом танце забыться от окружающей серого, нищего и скучной жизни!
Бывало во время танца, какая-нибудь пара, кружась, направлялась к двери и, быстро открыв их, мгновенно исчезала в темноте холодных сеней. Здесь один они садились на скамейке и, крепко обнявшись, взволнованными голосами долго шептали друг другу теплые и искренние слова дружбы и любви ...
-- Alex473 написал 13 июня 2013 21:29
Было уже далеко за полночь, а в доме все еще гуляла молодежь. Никому не хотелось бросать этот веселый группа. И только когда последняя лучина, мелькнув желтым светом, погасала, и на месте огоньке теплилась лишь куча красного и угарного угля, тогда впопыхах все стали одеваться. Девушки хватали все свои принадлежности и быстро бежали домой. Ребята выходили на двор, закуривали и, обмениваясь впечатлениями проведенного вечера, медленно расходились.
Сины у каждого крестьянина не пустовали. Здесь стояла деревянная ступа с пестиком, жернова, висела упряжь на палки, в стене торчали топоры, а в углу стояли лопаты, тяпки и другие принадлежности.
Основное же богатство каждого хозяина находилось в кладовке. В ней помещались большие бодно. В одних хранилось зерно, другие были предназначены для одежды, а в других можно было видеть клубки пряжи, колодки полотна, ряда сушеных грибов, сухие фрукты и прочее. На протянутой через всю кладовую шесте висели кожухи, летники, свитки, платки, разноцветные юбки, пояса и кромки. Погребов крестьяне не строили. Картофель, овощи и молочные продукты хранились в низенькой, построенной в срубе из толстых брусьев, темном чулане, которая называлась Стебко.
Сельское хозяйство в то время мало полунатуральный характер. Все орудия было примитивным. Землю пахали сохами и деревянными плугами, волокли и боронили деревянными боронами, зерно сеяли вручную с лубяных коробки, зерно молотили цепами и ездили телеги на деревянных осях, в которые запрягалася пара волов. Основной рабочей скотом были волы. Их держать было легче чем лошадей, потому что вокруг села были для них огромные пространства пастбищ, а также лугов, где заготовлялось на зиму много сена. Позже, когда стала распространяться площадь пашни за счет раскорчеванных леса и больше уже сеяли овса, - тогда увеличилось и поголовье лошадей. В Габров и Сидоренко, которые считались самыми богатырями в деревне, было уже по 6-8 лошадей, которые выращивались главным образом на продажу. У зажиточных крестьян было по три-четыре коровы. Все они были какой-то полудикой породы. Доили их утром и вечером, потому стадо паслось целый день и далеко от деревни. Сколько было коров, столько кварт молока надаивала каждая хозяйка, остальные висисалы телята (их тогда не принято было отлучать). Держали также свиней, коз и овец.
Свиней осенью выгоняли в лес на желуди. Они там паслись ночевали и не наведывались домой, пока не выпадал снег. Тогда хозяева запрягали в сани волы или лошади и ехали в лес искать их. Некоторые из них так вгодовувалися осени, которые сразу же и кололи на сало.
В селе было две кузницы. Одна принадлежала Яценко Демидов, (Ковалеве), владельцем второй был Житницкий («горбатенький»). Была одна соломорезка с деревянным приводом в Кипнис Арка, был один поповский ветряк, мельником в котором работал еврей - Кипнис Нотель, а также было два водяных мельницы - Сидоренко Михаила и Кучера Антона («Столяров»). Рассказывают, что господин запретил держать водяные мельницы, потому что вроде вода в пруду размывала берега барской земли, находящейся на другой стороне реки. В селе были плотники, столяры, бондари, каменщики. В каждой семье изготовляли полотно, сукно (которое валили ручных Валюша), производили шкуры на кожухи и сыромятной кожи на доспехи.
-- Alex473 написал 13 июня 2013 21:29
Лишенное любых установок и помощи сверху, село самостоятельно изыскивало мерах улучшения своего хозяйства: совершенствование орудий труда, улучшения плодородия почв, повышение продуктивности животноводства. И хотя крестьяне работали очень много и тяжело, интенсивность хозяйства росла очень медленно. Агротехника и наименьшая механизация сельского хозяйства отсутствовали. Крестьянин везде и все должен брать своим горбом.
V
Сельский административный аппарат состоял из пяти человек, которых выбирали на востоке, а именно: сельского старосту, сотского и трех десятских - по одному из каждой улицы села. Выборы проводились на основе открытого шумного голосования. Особенно громко проводились выборы старосты. Еще за две недели до востока ежедневно в корчме каждый кандидат на должность старосты ставил магарычи своей группе избирателей, которые в день выборов должны были голосовать только за него. Всегда на такой сход приезжал с Бараш волостной старшина, который прежде знакомился с кандидатурами. Их зачастую было две. Они должны были соответствовать определенным требованиям, то есть: быть заможникамы, статными на вид, с красивыми расчесанными бородами, с не какая-нибудь физической силой. Грамотность не являлась обязательным требованием, потому что в то время грамотные крестьяне встречались чрезвычайно редко.
На сход приходили все женатые мужчины. Они делились на группы в соответствии с количеством кандидатов и с нетерпением ждали начала голосования. Впереди становились состоятельные («богатыри»), а уже за их спинами размещалась беднота. Сход конечно открывал старшина. Он говорил о том, что пора выбирать нового старосту и надо выбрать такого человека, который был бы во всех отношениях исправной, чтобы честно служила царю и обществу. И уже после того, как выставлены были кандидаты, (которых называли просто по имени), старшина позволял голосовать. Когда, например, кандидатами были Максим и Григорий, то каждая сторона выкрикивала погромче имя своего кандидата. Многоголосый крик раздавался по улицам села, далеко минуя оба ковороты и эхом отзываясь в соседнем лесу. Женщины, молодежь и дети цеплялись на воротах и частоколом, с интересом и удовольствием слушали неистовое «Григория-Максима», «Григория-Максима», «Григория-Максима!». Кричали, пока одна из сторон начинала сдавать. Первыми всегда отставали старики, которые очень быстро хрипло и своими часто беззубыми ртами теперь уже только шептали имя того, кто так щедро угощал их перед этим водкой. По дедами теряли голос другие и, когда уже четко было видно, что вторая сторона победила первую, старшина объявлял результаты голосования. Выбранный староста выходил к столу и благодарил общину за избрание. Здесь же ему старшина вручал печать и бронзовый нагрудный знак с надписью «Сельский староста». После этого несколько пар сильных рук подхватывали его и, высоко подбрасывая в воздух, «Гуталь». Наконец, высоко подняв над своими головами, избиратели держали его в воздухе до тех пор, пока он не называл то количество кварт водки, которую он сегодня ставит своим сторонникам.
Начинали расходиться: одни - с веселыми и радостными лицами спешили в трактир, вторые - потупившись, медленно плелись к своим дворам.
Соцкого и десятских на следующем собрании выбирали проще, хоть без магарычей не обходился. В селе введен было ночное дежурство по улицам, за выполнением которого следил сотский. Для этого против корчмы под рекой стояла «караулку» - сбитая из досок не может домик, не может хлев.
-- Alex473 написал 13 июня 2013 21:30
Покрытая она была дерном с продухи посередине, через которую выходил дым. Осенние и зимние ночи здесь непрерывно горел костер, у которого грелись и курили трубки часовые. Стражу отходящих все население в порядковые очереди по два человека каждую ночь. Те, которые отбывали свое дежурство, приносили утром к соседям особый знак - кий с печатью волости. Каждый крестьянин по этому уже знал, что следующей ночью ему с соседом приходится очередь караулить. Круг церкви был постоянный платный сторож. Каждый раз во время метели он изредка ударял в «вартовницький» колокол, и те путники, по ночам часто блуждали вблизи, услышав звон, ехали на этот звук и попадали в деревню. В церковного сторожа был кий с церковной печатью.
В то время было много воров, особенно конокрадов, и поэтому часовые должны были всех проезжих расспрашивать, кто они такие, куда едут, откуда и зачем. Если, по мнению стражей, ответы были правдоподобными, тогда они открывали коворот и пропускали через село проезжих. В противном случае один из стражей шел в дом сотского и будил его. Иногда стражей проверял участковый стражник. В соседнем селе Белке долгое время находился худой, с закрученными усиками, стражник буханье. Под его наблюдением было несколько сел, в том числе и Сушки. У него был гнедой верховой конь, на котором он целыми днями рыскал по деревням. Всякий, кто издали замечал стражника, старался немедленно скрыться: или в чужом дворе, или под рекой, или даже присесть в ближайшие конопле. Причиной этому было то, что грубая и черная, как змея, плеть Бухан безжалостно шпарили каждого, кто попадался под злую руку этого «блюстителя порядка».
VI
Об образовании и культуре населения никто не беспокоился. В селе впервые была построена церковно-приходская школа только в 1889 году. В ней сначала обучалось только шесть школьников. Это были: Гузенко Иван Тимофеевич, Гузенко Лукаш Иванович, Прохоренко Михаил Нестерович, Харченко Лукаш Харланович, Романенко Тимофей Гаврилович и Андрувенко Мария Ивановна. Первым учителем был дьяк Малишевский. Заведовал школой, как правило, поп (Захарович). Для соблюдения определенного порядка и дисциплины среди учеников принимались различные меры воздействия. Орудием этих мер зачастую была линейка и "квадратик". Ими били учеников по голове и ладонях. Если же под рукой у дьяка нужного на тот момент не было ничего, он хватал своими грубыми пальцами виновника за ухо и крепко крутил его во все стороны. Более непослушных ставили в угол на колени, подсыпав под них гороха или гречки. Наибольшей наказанием считалось стоять на коленях и держать в руках над головой четыре или пять грифельных досок. Ленивых к обучению оставляли после занятий в школе «без обеда», где они должны были к вечеру сидеть над книгой. Учили и разговаривали в школе на русском языке. Начиная со второй группы, изучали также и славянский язык. При изучении алфавита читали буквы целыми словами «аз, буки, веди, глаголь» и т.д. С школьников комплектовали церковный детский хор, который во время службы в церкви занимал место на хорах и пел почережно со взрослыми, что стояла на клиросе. Забавно было смотреть на маленьких учеников-хористов, которые с раскрытыми ртами слушали и наблюдали «служение» и в случае необходимости тоненькими голосами тянули - «Господи помилуй», «подай Господи!»
Никакой медицинской помощи населению никто не предоставлял. Крестьяне только слышали, что где-то в волости есть «хвершал». В связи с отсутствием соответствующих мер санитарии и гигиены населения страдало от многочисленных болезней и частых эпидемий. Почти в каждой семье была чесотка. Особенно она донимала детей, через нее не могли спать, всегда чесались и ходили с растопыренными на руках пальцами от раздраженного струпьев. Большая смертность среди детей была от скарлатины, дифтерии и кори. Среди взрослых было много пестрых от оспы, которая во время разгула эпидемии безжалостно клала свой специфический отпечаток на лицо каждого, кто болел ею. Тогда и названия были не такие, как сейчас. Распространенную теперь болезнь грипп тогда называли «сглаз», заворот кишок называли «завейна», малярию - «черт», воспаление легких - «подвой», грыжа - «грыжа» и т.д.
Все без исключения болезни брались лечить повивальные шептухи, которые уверяли о своей полной осведомленности в этом деле. По мнению этих сельских эскулапов, причины заболевания были разные, например: «из воды», «из ветра», от «предоставления». Но больше болезней, говорили, бывало «с глаз».
- В другой глаза такие плохие, что как только взглянет на кого, то и знай, что «сглазят» и человек должен заболеть, - говорили бабы.
- А вот, возьмем, ведьмы. У нас в селе есть несколько таких женщин. Так они же не только по ночам доят коров по чужим хлевах, но и хвори разные насылают, особенно та из них, «которая черная», - продолжали они.
Долгое время в селе обвиняли деда Иву Николаенко, который пас общественное стадо, в том, что через него по домам целыми ночами очень кричали маленькие дети. Стоит, говорили, пройти дед вечером по улице и заглянуть только с улице в окно дома, где есть маленький ребенок, как она моментально заливалась тяжелым криком. Утверждали, что этот дед «знал такое» и поэтому произносил на детей «кликуши».
Средства лечения у баб были разные. Чаще было шепот над больным молитв, которые складывались в соответствии с той или иной болезни. Придя к больному, баба садилась около него, клала на себя крестное знамение и, поглаживая рукой место боли, начинала потихоньку «виговоряты». После этого рекомендовала выпить ложку святой воды, которая всегда стояла в бутылочке в углу под образами и обещала, что все пройдет. А вот, например, «страх» у детей выкачивали куриным яичком. Больной ложился навзничь, баба брала сырое яйцо и, шепча молитву, качала его ладонью на груди больного. После того разбивала яйцо, источала его в чистый стакан и показывала:
- Видите, вон там которое мутное? Вот же тот страх, который вышел из больного. Теперь будет здоровы!
Если больной чувствовал боли в голове, тогда брали кусок воска и топили его на огне и выливали в миску с холодной водой, которую держали на голове больного. Воск в холодной воде быстро застывал, принимая различные причудливые формы. Рассматривая его, бабушка показывала:
- Разве не видите? Да вот же настоящая церковь из воска! Вот и «Кумпель» видно! Очень хорошо показал! Увидите, если завтра болезнь - как рукой снимет!
«Вдруг» бабы «отбирали» просто руками, перебирая пальцами все чисто внутренности в животе. Теперь в случае необходимости ставят банки, а потом банки в селе не было, то вместо них ставили небольшие горшочки. Однажды решила баба поставить такую «банка» на животе, у вас уж жаловался больной боли внутри. Зажег листок бумаги, она положила его в горшок, подождала пока он там хорошо разгорелся, тогда быстро перевернула горшка вверх дном и прижала к животу. С болью больной чувствовал, как что-то крепко тянуло его за живот и как вскоре половина внутренностей оказалась в горшке.
-- Alex473 написал 13 июня 2013 21:31
Пока баба переговорили с домашней хозяйкой все сельские новости, живот у больного начал синеть. Вскочила баба снимать горшка, и ничего не могла сделать. Сколько ни пыталась продвинуть пальцы из-под венца, чтобы сбросить - ничего не получалось. Пришлось ей, бедной, молотком разбивать горшка на животе у больного.
А вот рожу («рожей») бабы сжигали просто огнем. Для этого брали мокрый платок, клали его на пораженное место и на ней жгли маленькие пряди льняного волокна. При этом они утверждали, что обязательно нужно девять прядей льна и чтобы он загорался от той свечи, которая принесена была из церкви домой на «страсть».
Некоторые бабы лечили снадобьями. По целым дням летом ходили по дубравах, растениях и кустарниках, собирая зелья. Из одних обрывали листья и цветы, из вторых - семена, а в других выкапывали из земли корень. Дома все принесенное группировали в соответствии с типом болезни, после чего уже изготавливали различные препараты. Одно сушили на печи, второе сохло на солнце, третье наливали водкой, а четвертое растирали в порошок. Все это фармацевтический сокровище всегда сохранялся на полке, которая была за печью.
Коренными жителями села считались все, кто происходил от древних семей с фамилиями: Харченко, Супруненко, Кутиненко, Яценко, Гузенко, Мельниченко, Курилюк. Однако в селе никто никого не называл по фамилии, а всегда каждого называли по имени и уличном прозвищу, например, Семен «Баранов», Прокоп «Аршинов», Федор «Петухов». Эти прозвища имели столетнюю давность. «Аршин» назывались потому, что когда-то за барщины их предки были плотниками и всегда носили при себе деревянный аршин, которым мерили лесоматериал. «Серветника» называли тех, прадеды которых барщину отбывали изготовлением скатертей, которые по польские назывались «Сервет». Никиту Макаревича Харченко называют до сих пор «черкесом» потому, что когда-то во время работы в господском лесу ему разрубил руку шашкой объездчик-черкес, который был выписан господином с Кавказа для охраны его леса. Названия урочищ, а также поговорки имеют происхождение от различных древних событий. Часто от старых людей можно слышать - «Здесь порядок, как в Шлямари!». Понимать это надо так.
С расширением сельскохозяйственного производства в помещичьих имениях все большее значение приобретало ремесло. Специалистов-ремесленников польские паны привозили из Польши, им давали жилье и работу с соответствующей оплатой. Следовательно, в течение многих лет возникли целые поселки с польским населением. Так, вблизи Сушек образовалось село Зеленица, в котором жили поляки, работавшие в господской гуте, где производилось стекло. Когда в Нолици поднялось восстание против царского самодержавия в 1863 году, то оно распространилось на Белорусов и на наше Полесье. Начали собираться поляки из окрестных деревень в Зеленица, у которой находилось огромное, заросшее лозой непроходимое болото «Шлямар». Оно и было местом дислокации польских повстанцев. По ночам они ездили в близлежащих сел с польским населением и требовали, чтобы давали в армию по мужу со двора, или лошади, или деньги. Правительство узнал об этом и послал отряды казаков, которые разместились в Сушках, Белке и в соседних селах. Однако казаки не знали, где именно находились повстанцы. Однажды сушкивський крестьянин Харитон Олейник виз пустые бочки в смоляного завода, находившийся поблизости «Шлямара». Здесь его задержали поляки и держали у себя целую неделю. За это время насмотрелся на «порядки» в Шлямари. У повстанцев не было никакого согласия. Одни, чтобы идти отсюда в Польшу на соединение с большими силами повстанцев, другие советовали наступать на волость и захватить ее, третьи - набрать еще больше войска здесь на месте, а наиболее малодушные рекомендовали расходиться по домам. Каждый день в их лагере происходили ссоры и недоразумения. И когда, наконец, Харитонов удалось убежать от поляков, он рассказал казакам о месте их пребывания. Казаки собрались, окружили Шлямар и напали на них. Поляки отбивались, пока у них хватило пороха, после чего стали убегать. Отдельными группами: бежали они сушкивськимы полями в направлении леса, подгоняя друг друга возгласами: «Прендзей к лясу! Пся крев! ». А казаки вслед гнались верхом за ними. Прибежали поляки в лес, попали в него, а впереди - болото. Пришлось бежать прямо в него. Многие из них погубили здесь свои сапоги. Поэтому до сих пор то болото называют «Сапожник».
Кстати сказать, дед Харитон Олийнык очень здоровой и сильным человеком. Когда умерла его жена, он не захотел жить вдовцом и женился во второй раз. Ему тогда было уже 85 лет и несмотря на это, у второй женщины родились от него еще сын и дочь. Прожил дед свои 108 лет, ни разу не хворившы. Рослый, широкоплечий, с большой лысой головой он за свою жизнь не потерял ни одного зуба и никогда на зубах не чувствовал оскомины. Его близким соседям очень хотелось учесть деда. Долго просили его об этом, но дед все время отказывался. Однажды, когда дед был на мельнице, мужчины пообещали пропустить ему очередь, чтобы он стер свое зерно, только за то, чтобы он решился. Дед, наконец, согласился и стал на вес. Мельник быстренько положил гири и взвесил деда. Оказалось, что его вес составляет что-то чуть больше девяти пудов. В последнее время своей жизни дед до обеда косил овес со своим сыном Захаром и что-то заболел. Придя домой, приказал дед запрячь лошадей и привезти к нему двух замужних дочерей, чтобы с ними увидеться и попрощаться перед смертью. Пока привезли дочерей, - старик умер.
Вторым таким сильным в селе был дед Ворона. Рассказывают, что он занимался бортничеством и когда нужно было вытащить бревно улья на дерево, то он никогда не пользовался верстаттю, а просил только, чтобы ему крепче привязали жинню улья к спине. С ульем он взбирался на дерево, возвращался там и ставил его на заранее приготовленное место.
А вот с Антоном «Зинькачевим» была раз такое приключение. Возил как-то дед снопы вол с поля до тока. Переезжая через ров, фура погрязла и волы никак ее не могли вытащить. Дергал дед, дергал за Воловод, хлестал кнутом воли - ничего не помогало. Они и с места фуры двинуться не могут, а борозенний даже в воду уже лег, погрузившись. Тогда слез дед с фуры, вимикнув занозы из ярма и, освободив волов, сам запрягся ярмо.
Крепко опершись ногами в дно ручья, дед напьявся и медленно, шаг за шагом, вывоз фуру снопов на сухое место.
-- Alex473 написал 13 июня 2013 21:32
VII
На общем фоне трудового и нищего сельского населения выделялось несколько семей-паразитов. Почетное место среди них занимала семья господина эконома. Долгое время в фольварк «Сушки» жил и правил эконом господин Мержиевский. Он принадлежал к тем служилых панков, которые стояли на самой низшей ступени барской иерархии, непосредственно жили в окружении крестьян и имели с ними определенные отношения и встречи. Крестьяне их считали своими ближайшими врагами.
Сам глава семьи - господин Генрих Мержиевский - был высокий, худой и костистый старик с большой головой, которая при ходьбе слегка покачивалась. Посреди красного лица сидел круглый, как картофелина, большой нос, под которым две стороны торчали редкие седые усы. Борода была бритая. По обе стороны глотки лохмотьями свисала мята старческая кожа, а вся затылок наискось и поперек была порезана глубокими и длинными морщинами. Небольшие кустики седых волос над глазами были остатками его бывших широких бровей. Глаза были немного навыкате и смотрели на каждого, как спрашивая: «Ну, чего тебе надо?" Взгляда этих глаз всего боялись крестьянские дети. Тимениця деда была лишена всякой растительности и блестела как колено. За это сушкивськи крестьяне прозвали его «лысый Туск». Чаще всего его можно было видеть одетым в серо-зеленый костюм и с синим фуражкой на голове. В руках всегда была грубая сучковатая палка, которая не раз ходила по крестьянским спинам за время многолетней службы господина эконома. Ежедневные встречи с крестьянами произвели в него своеобразные правила обращения с ними. Он не подпускал к себе близко крестьян и когда говорил, то речь его пересипалась многими поговорками и поговорки, которые он все равно употреблял при разговоре с мужчинами, девушкой или ребенком. Самой любимой поговорки его была: «Эх, ты, Дубители твою маму!»
Будучи болели, он в последнее десятилетие уже мало вмешивался в руководство фольварк, передав эти функции своей старшей дочери.
И
Это лицо звали «панна Теця». Пожилая, довольно полная, с широким красным лицом и серыми глазами она производила впечатление как минимум владельца колбасные, - так от нее пахло жиром. Она была замужем и свое седеющие волосы всегда зачесывала обратно без всякого Пробера и закручивала его там Куделько. Всю эту копну волос она прикрывала сверху платком, а в праздничные дни надевала глубокую шляпу какого-то дикого фасона. Все, кто был ближе к ней, знали ее как что мог сам за два дня съесть печеное свиное бедро. Теця была чрезвычайно энергичной. С тех пор она стала править фольварк, она никогда нее ездила в бричке, как другие важные эконом. В ее распоряжении был высокий белый жеребец, которого по приказу подводили к ней. Тогда она вылезала на него, садилась в мужское седло, натягивала левой рукой сообщений, правой смахивала арапником и галопом неслась на барский поле. Ее черная фигура на белом коне то появлялась, то исчезала между созревающие хлебами. Ей надо было побывать у жаток и сноповязалки, посмотреть, как идет работа у молотилки, надо было увидеться с Лановым и узнать, нет ли потраве и краж, посмотреть, как созревают по очереди следующие до уборки культуры. Такой маршрут всегда заканчивался кладовой, куда привозили под молотилки зерно, где его просушивали и млинкувалы. Везде Теця входила во все подробности производства, делала замечания, давала распоряжения. Каждый вечер к ней должен был появляться приказчик из видчиту, которому она давала наряд работ на следующий день.
Ненавидели Тецю крестьяне. Слишком уж часто плеть с высоты белого коня падала на плечи и головы девушек, парней, пастухов, которые, по мнению госпожи, в чем-либо провинившихся.
Самым старшим из сыновей был Люцьо. Рослый, полный, с немного косолапый ногами, обутыми в высокие хромовые сапоги, он считался старым кавалером. Ходили слухи, будто когда-то он сватался к барышень, но не имел в этом никакого успеха. Мешало ему то, что он был немного подслеповатый. В хозяйственные дела он не вмешивался, любил долго поспать и хорошо поесть. Особенно по вкусу ему был сладкий чай, который по традиции всегда пили в доме на полдник. К чаю Люцьо отрезал через всю буханку солидную перцийку, намазывал сверху толстым слоем масла, прикладывал его пластиками нарезанного сыра, поверх которого еще клал кусок копченой ветчины. Чтобы такой бутерброд укусить, нужно широко открывать рот, и когда он это делал, то видно нехорошие, редкие и желтые, как у старой лошади, зубы.
-- Alex473 написал 13 июня 2013 21:33
Средний сын Костя служил в армии. Время от времени он наведывался к родителям и показывался на селе в полной форме улана. На нем был черный мундир с желтым нагрудником, черные брюки с желтыми кантами и блестящие сапоги со шпорами. На голове находилась высокая, лакированная кожаная шапка с белым конским стоячим вверх хвостом. Собой он был по-военному стройный, чистым, с закрученными небольшими усиками. От него всегда пахло мылом. Когда он в праздничный день выходил на улицу, то со всех концов села совпадало по меньшей мере сорок крестьянских детей, везде его сопровождали. Эти дети, с грязными носами и черными от грязи ногами, которые были в основном одеты в длинные холщовые рубахи, бежали сзади по бокам, забегали вперед, присматриваясь к необычному наряду. И часто можно было слышать, как такой чумазый карапуз, толкая локтем в бок старшую от себя девочку, говорил:
- Бацис? Вот это господин!
Однажды этот господин так стукнул Нискэ своего сапога в зад вопросительно-интересной девочке, и, перекрутившись в воздухе, покачалась по дороге, - и это только за то, что она случайно коснулась его мундира.
Молодым сыном был Владик. Отмечался он тем, что был очень тупым к обучению. Хоть он и учился в нескольких школах, но ни ему не удалось закончили. Во время пребывания в Барашивський двухклассной школе ему трудно было усвоить географическую карту. На все вопросы учителя он всегда упорно молчал а на перемене подходил к ученикам и спросил у них, почему это на карте север находится вверху и действительно горы же желтые, как на карте. На квартире он был в трактирщика и к себе часто приглашал кого-нибудь из товарищей, который решал ему задачи, а он за это угощал того пивом. За все пребывание в школе он не выучил наизусть ни одного стихотворения. Последние несколько лет он жил возле родителей и целыми днями слонялся без всякого дела по широкому двору фольварк.
Наименьшей в семье была Зюта. Это была еще молодая девушка с розовым лицом, усеяно было мелкие веснушками, с маленьким ртом, чуть задранным вверх носиком и расширенными, больше чем надо было, ноздрями. Училась она в Новоград-Волынском женской гимназии, а потому ходила в бордовой форменной платья с черным фартуком и низенькой бархатной шляпке с гимназическим значком. Дома она делала ничего, потому всю работу выполняла служанка, она же целыми днями просиживала в саду с книгой в руках.
И, наконец, старая дама. Невысокого роста, худощавая, с седыми волосами на голове и большими двумя передними зубами, которые делали ее лицо вытянутым вперед и придавали ему чего-то птичьего. Она всего на свете боялась, особенно крестьян, считая, что все они воры и разбойники.
Эта семейка жила неплохо. В своем обращении она имела три коровы, множество индеек, гусей, кур и уток. В хлеву всегда были откормленные свиньи. В начале каждого квартала этот господин получал от помещика Чарнецкий жалованье и так называемую «ординарию» в виде муки разных сортов, толку для свиней, фуража для скота и т.д., пользовался предоставленной ему квартире из четырех комнат и кухни, а также городом и садом. Все комнаты в доме были заставлены старинной мебелью, и в каждой из них на стенах было много фамильных портретов, а еще больше католических икон. И зимой в комнатах стоял запах каких-то засушенных цветов и трав.
Каждый праздника утром господин приказывал подавать лошадей, и тогда к открытой веранды подъезжала бричка, запряженная парой белых выездных лошадей. Впереди на высоком сиденье важно восседал неизменный кучер Яким. Из дома выходил кто-нибудь из семьи, садились в телегу и ехали за 18 верст в костел в городок Ушомир.
Эта семья ни с кем в деревне не дружила, считая себя выше всех. Иногда эти господа выезжали в гости где таких же, как сами, экономов соседних фольварков: на Дугу, Юзефовку, в Белку, а те, в свою очередь, приезжали к ним. Тогда устраивалась богатый ужин с вином и многими различными наливками. Насытившись как следует, гости группировались согласно пола, возраста, способностей, общности интересов и расходились по комнатам. Женщины чаще собирались в спальне и там обменивались новостями, в других комнатах молодежь играла в «факты», а мужчины - в карты. Просидев вечер над картами и выиграв или проиграв друг другу по несколько копеек, они, чувствуя большое удовольствие, разъезжались по домам.
Если же гости прибывали днем то прием их происходило на веранде, выходящей в сад. Тогда можно было видеть, как батраки (форнали), живших здесь же рядом во дворе фольварк в тесных и низких помещениях, проходя мимо господский дом, возвращали в сторону его худые загорелые истощены от ежедневного труда лица длинным, мрачным взглядом, чуть прижмурившись от злости глаза. Смотрели, как играли их господа.
Так проходили один за другим дни, полные заботы о том, если бы подольше поспать, лучше одеться, вкуснее поесть Такое паразитическая жизнь возможно было потому, что в руках этих, хотя и небольших, панков была власть над крестьянами, право над ними, в их руках был суд, за их спинами стояла полиция, армия, самодержавная власть царя.
Второй категорией сельских дармоедов был церковный причт: поп, дьякон, церковный староста, пономарь и просфорная.
Поп пользовался церковной полевой землей а количества сорок десятин. Жил со своей бездетной матушкой в большом деревянном доме со многими комнатами, с окрашенными снаружи стенами, окнами, дверями и фасадом. С обеих сторон дома были две стеклянные веранды, над которыми приветливо склонялись тяжелые плодоносячих дети старых фруктовых деревьев. Весь сад у дома был загорожен высоким забором, через который можно было увидеть, что делается внутри. Вокруг двора размещены были хозяйственные постройки: амбары, навесы, различные сараи, хлева для скота, а чуть поодаль стояли риги. В поповском хозяйстве было четыре коровы, молодняк, две пары лошадей, пара волов, много свиней и разной птицы. Вся эта живность доглядалася двумя служанками и батраком. Часть всей земли обрабатывалась своими средствами, остальные должны были обрабатывать верующие. Поп составлял определенный распорядок времени работ и тогда «паства» выходила к нему на выгон при весенних и летних полевых работ. Кроме того, каждая пара молодых, женились, тоже должны были отработать попу на поле один день во время жатвы, о чем он всегда и напоминал им перед венчанием.
Клуни, амбары трещали от хлеба, но продавать поп его не торопился. И только потом, когда у бедняков исчерпывались за зиму пищевые запасы и цена на хлеб росла, поп приглашал к себе покупателей, договаривался о цене и тогда подводы, нагруженные хлебом, валками уходили из поповского двора. Доходы от всех отраслей хозяйства, получаемое жалованье, прибыль из церкви и текущие поступления за различные обряды составляли за год кругленькую сумму, и присоединялась ежегодно к вкладу, который был в банке на личном счете попа.
Жизнь диакона, по сравнению с этим, было гораздо хуже. Хозяйство у него не ладилось, хотя ему пожаловано 10 десятин земли. Часть ее он обрабатывал своей парой волов, а большую часть отдавал исполу. В хозяйстве всегда была корова, а порой и две. Этот раб божий жил в церковном доме из трех комнат и с нетерпением ждал, чтобы кто-нибудь умер, родился, или женился. Материальное положение его затруднялось тем, что диякониця, будучи по своей натуре бесконечно щедрой, подарила своему сожителю - отцу Иакову - аж семь детей. Их надо было присмотреть, прокормить и одеть, поэтому любые сбережения у них отсутствовали и не всегда в праздничные дни можно было видеть эту пару человек хорошо одетыми.
-- Alex473 написал 13 июня 2013 21:33
Церковный староста избирался от зажиточной части крестьян и не имел крайней потребности в доходах от церкви. Однако, он никогда не проходил мимо возможности различными способами потянуть на свою сторону то, что можно было.
Пономарь был «погородником». Рабочей скота он не имел. Жил в низенькой старой избушке с перекошенными и потемневшими окнами, грустно смотрели через дорогу на богатое поповское двор.
Проскурня была вдовой. Рассказывали, что ее покойный муж работал где-то учителем грамоты, но бедный так искренне любил водочку, что она его за то и отправила на тот свет. Тогда вдова и прибыла в Сушки, упросила попа, чтобы он похлопотал о ее назначении, и вскоре приступила к выполнению несложных Проскурня обязанностей.
Несколько дней в году были особенно прибыльные для церковного причта. Среди них наиболее выделялся день «провод», всегда праздновался в понедельник после пасхальной недели. По сей день на кладбище руками неутомимых женщин всегда приводилась соответствующая чистота. Накануне шло усиленное приготовления и также и по домам: пекли хлеб и мясо, варили и красили яйца, разрисовывали писанки. И когда наступало утро, бушевали со всех улиц села деды, бабы и женщины, направляясь к кладбищу, которое было рядом с церковью. Шли с каждого дома, потому что не было такой семьи, с которой бы кто-нибудь не умер. Женщины, которые были нагружены узлами и корзинами, шли поспешно, перебрасываясь словами друг с другом. Мужчины же шагали важно с приятным предчувствием и удовольствием с того, что карманы каждого была «кварта» водки.
Войдя через калитку на кладбище, расходились в могил своих родственников. Женщины застилали могилы белыми скатертями и ставили на них принесенную еду. Потом сами садились рядом и ждали. Устанавливалась какая-то торжественная тишина. Каждый о чем-то думал, вспоминал прошлое, воссоздавал в памяти знакомые, родные и дорогие образы. Даже разговаривали вполголоса. Только более нетерпеливые отходили на сторону до забора и там, закуривая, начинали шуметь. А люди все шли и шли ...
Вот вошла молодая вдова с девочкой и направилась к могилке своего мужа. Подошла, посмотрела на крест, на могилу и ... заплакала. Очень медленно и робко оглядываясь, на обе стороны, вошли через калитку трое детей: две девочки и мальчик. Старшей было не больше лет пятнадцати. Девочки, как и все женщины, тоже несли что-то, завязаны в белых платках. Пробираясь извилистой между могилами тропинке, они дошли почти до конца кладбища и там все трое нерешительно остановились. Перед ними были две одинаковые свежие могилы. Это могилы их отца и матери. Не прошло еще и полгода, как страшная болезнь почти одновременно положила их здесь, отняв от родных детей. Теперь они и пришли навестить своих родителей. Все трое стояли молча, опустив головы. Тяжелая тоска как обручем сжимала им грудь, сковывала их движения, выжимала слезы из глаз. Дрожащими руками развязала старшая узел и вынула две чистенькие скатерти. Ровненько расправляя их, она застилала могилы, поставила по мисочке с яичками и положила по три хлеба на каждого. Меньшие сели рядом на земле, а она, молчаливая, продолжала стоять в глубокой задумчивости.
Наконец, шелестом пронеслось по кладбищу: «Идут», «Идут». Все повернули головы к выходу. Там, в направлении от церкви, один за другим медленно шли: поп - в черной ризе с книгой, диакон - с епитрахилью и кадильницу, староста - с мешками и корзиной.
Поп - отец Адам - был старенький, хромой, низенький старичок с длинной, седой и лохматой бородой, с колючими глазами и родимым черным пятном у толстого носа. Диакон - бывший послушник Житомирской архиерейской церкви - наоборот, был высокий, худой, длинноволосый, с рижою и узкой, как у козла, бородкой.
Церковный староста - дюжий мужик, лет 45, с круглой черной бородой и длинноватыми волосами, подстриженные было под горшок.
Как только они приблизились к калитке, навстречу направилось несколько богачей, стали приглашать попа подойти и отправить молебен сначала на могилах их родственников. Поп одобрительно кивнул головой и, минуя многие могилы бедняков, последовал за ними. И началось ... От одной до второй могилы переходит поп с притчами и певчими, правит, за которую получает от мирян деньги, что мгновенно исчезают в огромном кармане поповского подрясника. А староста вслед загребает все, над чем правилась служба. В его руки переходит хлеб, сало, яйца, колбасы, мед, пояса и калачи, которыми он наполняет мешки и коньки. Все это быстро относится в колокольню и еще быстрее возвращается назад, чтобы снова наполнять.
Отправив службу над могилами более знатных покойников, поп остановился, осматривая кладбище. Тогда сразу к нему подбежали несколько человек с просьбой перекусить около них чего-либо. Услышав это, диакон жалобно улыбался, что, взглянув на него, можно было догадаться, с каким нетерпением он ждал этой минуты. Выпив по рюмке и подкрепившись разнообразными закусками, «братия» вновь приступила к своему делу. Нужно было спеть, потому ожидало них еще много народа. Ведь никто не сядет есть, пока не отправится над могилой служба.
Работа пошла теперь веселее. Многое в молитвах начал укорачивать поп, в свою очередь прямо поспевал диакон с хором. Так уже посещено большую часть могил, у которых теперь уже полновластно и шумно хозяйничали женщины. Они вынимали из корзин посуду, закуску, рюмки и, сплотившись по три-четыре семьи, начинали «поминать». С каждым разом разговор становился громче, вспоминали и рассказывали о покойниках-родственников, заводили божественных песен, некоторые рассказывал о чем-то смешном, а седобородые деды, которые оказались наиболее захмелевшими, обнимаясь друг с другом, плакали и клялись в вечной дружбе.
Полдень над кладбищем стоял уже большой шум и говор. Все были так увлечены «поминанием», что даже не замечали, как, по-весеннему улыбкой радовалась природа. Ласковое солнышко, нежно касаясь своим теплом поверхности пробуждало к жизни все спящее. Из-под прошлогоднего потемневшего листья везде пробивалась зелеными иглами трава, вверху летали бабочки, в воздухе пахло нагретой землей и раскрытыми почками деревьев, а рядом над полями лилась журчащая песня жаворонка. А староста все носил и носил ... Его уже несколько раз приглашали и угощали, поэтому, неся очередного мешка или корзины к колокольне, он теперь уже заметно покачивался, наступая сапогами на ноги женщинам сидели между могилами. К счастью, откуда-то вынырнул пьяный пономарь, которого староста тут же завербовал к себе на помощь. Теперь вдвоем справляться было легче.
-- Alex473 написал 13 июня 2013 21:34
А кругом все гудело, как на ярмарке. Особенно громко было посреди кладбища, где под старым раскидистым ясенем разместилась многочисленная компания сельских богачей. Здесь, видимо, хорошо «помянули» всех своих родственников-покойников, потому что в шумной беседе принимали участие все без исключения. Каждый, перебивая друг друга, пытался что-то доказать, рассказать о чем-то интересном и, по его мнению, самое важное. Здесь же кружок женщин, слушая рассказы низенькой черноволосой девицы, хохотали, аж за бока брались. Там двое сватов, отойдя от компании, стали в стороне, чтобы поделиться какой-то важной тайной.
Ритмично покачиваясь и выдыхая один другому прямо в лицо тяжелый воздух со специфическим запахом водочного перегара и Прокисшие пищи, они тихо о чем-то разговаривали. А вот два великана сцепились и ссорятся за что-то. К ним вмешался третий, подошли женщины ... залящало вокруг еще громче. В ту же минуту, взлетев высоко над всем многоголосым шумом, чей-то тоненький и чистенький голос бодро вывел: «Посеяла огурчики» ...
Опытным глазом взглянул поп вокруг и, убедившись, что остались могилы только бедняков (из них много не потянешь!), Приказал старосте объявить, чтобы все сходились в одно место и показал пальцем на одну из могил. - Здесь вместе всех и отправим! - Сказал поп.
Все было снесено, положено, поставлены в одном месте и стал поп править последнюю панихиду. Сюда сошлись все те, кто ждал до сих пор. Подошла и вдова с девочкой. Трос сироток тоже и перенесли сюда хлеб и, склонившись, стояли, слушая службу. Как только же поп зачитал имена их отца и матери - заплакали вслух девочки. С их глаз брызнули и упали на землю чистые слезы, которыми были и они чистыми, невинными детьми. Заплакал и мальчик, скривив рот и вытирая кулаком слезы. Оплакивая родителей, они хорошо понимали, как тяжело будет им одиноким и беззащитным в жизни.
Служба закончилась. Староста с пономарем, наполнив мешки и корзины, направились, согнувшись, к колокольне. Сюда же подошел и поп с дьяконом.
Заперев колокольню на колодки и положив ключ в карман, поп приказал диакону и старости прийти сюда, когда смеркатиме, - сам же заковылял домой, слегка опираясь на длинный посох. А кругом - все «поминали».
VIII
Начало XX века ознаменовалось новым переделом сушкивських земель. Причиной этого были те большие изменения в политической и хозяйственной жизни, которые происходили в то время в стране. Капитализм в России перерастал в империализм. При наличии крепостнических пережитков были царское самодержавие и помещичье землевладение. Они и были тем тормозом, задерживало быстрое развитие империализма.
В. И. Ленин указывал, что в России в этот период сочетались «... отсталое землевладение, дикая деревня - самый передовой промышленный и финансовый капитализм »(В.И.Ленин, Сочинения, т. 13, стор.390). Следовательно, необходимо было уничтожить помещичью земельную собственность и царизм как опору помещичьего землевладения. Поэтому аграрный (земельный) вопрос устойчивое центральным вопросом русской буржуазно-демократической революции, тогда нарастала. Правящая верхушка теперь стала создавать себе опоры в лице кулаков. Медленно готовя аграрную реформу, царское правительство решило путем разрушения общины расколоть крестьянство и выделить из него слой наиболее обеспеченных земельных собственников-кулаков - хуторян, которые верно защищали неприкосновенность частной собственности на землю и непреклонность царской монархии.
2003-2015, Всероссийское генеалогическое древо
Этот форум работает на скрипте Intellect Board
© 2004-2010, 4X_Pro http://xxxxpro.ru