Капризы памяти, фотографии и Пслух. (7)

 

     Приезжал к нам тогда, в 85-м, известный журналист из Литературной газеты Михаил Иосифович Подгородников, светлая ему память. Жил у нас на кордоне дней пять, кажется. Потом статью написал хорошую, добрую. Мы поддерживали с ним дружеские отношения много лет... бывали у него дома в Москве. Здесь уменьшена газетная страница и, к сожалению, даже при увеличении, читать трудновато. Я не поленилась, перепечатала текст полностью.        Хотелось сохранить для Вас...  ну и для себя, конечно.

Вот она, эта статья:

     В доме три лесника кордона Пслух – Базникин, Салтыков, Абрашкевич и их жёны - Зина, Наташа, Ира, без самоотверженности которых жизнь на кордоне, по признанию лесников, была бы невозможна.
     Утро начинается не с гимнастики – с дел. Базникин колет дрова со вкусом, не торопясь, как будто выполняет упражнение, рекомендованное йогами. Расколов по совету индийских мудрецов несколько увесистых чурбанов, он берёт ведро и направляется к коровнику, бросив мне на ходу с торжественным видом:
- Дойка – дело мужское.
     Салтыков, в гимнастёрке, в голифе (на кордоне есть пристрастие к полувоенной форме, которая, видимо, предназначена произвести некоторое впечатление на браконьеров), готовится к отъезду. Грива тёмных волос, мощная борода, длинный тяжёлый нож у пояса, гибкие стремительные движения. Я гляжу на Салтыкова: таким в детстве представлял жюль-верновского благородного разбойника Айртона, и нужно некоторое время и усилие, чтобы увидеть в Салтыкове мягкость. Интеллигентность и даже неуверенность в себе. Но с лошадьми он обращается уверенно: властно зажимает копыто между колен и заколачивает гвозди в подкову, вот так, «на ноге». Этим умением он немало гордится.
     Под грушей визжит точильный камень. Это Абрашкевич терпеливо обтачивает стекло для прибора ночного видения. Но мученика в леснике вы не угадаете: техника для него - не утомительные заботы, а наслаждение.
     С последними двумя лесниками я познакомился только что. Первого – Базникина - знаю уже давно.

     Встреча произошла лет шесть назад, когда в редакцию «ЛГ» появился странный посетитель. Он не жаловался не несправедливость, а просил только об одном - помочь ему сбежать в горы.
     Бывший педагог, он говорил очень внятно, логично и наступательно. По его доводам выходило, что детские воспоминания обладают особой силой: его дед – казак-охотник, много лет провёл в Кавказских горах, и теперь внук, пожилой человек, одержимый мечтой об обновлении, хочет повторить путь деда… К тому же надо спасать природу!..
  …Через год или два Анатолий Кузьмич Базникин шёл по горной тропе Кавказского заповедника, и, простирая перст куда-то под ноги, строго спрашивал своего коллегу – лесника с кордона Лаура: «А как называется это растение?» Вопросы повторялись ежеминутно и коллега, наливаясь обидой, хмуро отвечал: «Не знаю». А вечером лесничий кричал на Базникина: «Что ты людям работать не даёшь?»
     Анатолий Кузьмич покачал головой и сел писать директору докладную: «Каждому леснику – экологическое образование».
     Директора заповедника (теперь уже бывшего) Базникин допекал обилием протоколов и вечным вмешательством в дела администрации. Въедливость лесника-горожанина раздражала, особенно в тех случаях, когда Кузьмич с железной непреклонностью задерживал в горах гостей именитых и уважаемых.
     Бескомпромиссностью Базникин создал себе в округе немало недоброжелателей, а то и прямых врагов, и это повлекло массу неприятностей: и гибель собаки, отравленной приманкой с ядом, и провокационное подбрасывание к нему на чердак винтовки с тем, чтобы обвинить его в незаконном хранении оружия. Чьи это были проделки, так и осталось неизвестно. Но последняя - увольнение Кузьмича при полном нарушении правовых норм – была директорской. Поняв свой просчёт, А.М.Хохлов запоздало спохватился и отменил свой приказ об увольнении.
- В городе Кузьмич был бы, наверное, невыносим, а здесь в самый раз, - замечает Виктор Салтыков. И усмехнувшись, добавляет: - Но я ему говорю: «Ты, Кузьмич, всё-таки, полегче, не то столкнут тебя в пропасть».
     Салтыков – тоже горожанин, с университетским дипломом, бывший физик. Его цветная фотография висит в конторе на Доске почёта. Отношения с администрацией довольно ровные, спокойные, и поначалу он показался мне человеком, склонным к дипломатии. Однако потом особенности характера объяснились несколько иначе… «Надо начинать с себя… с себя» несколько раз он сбивчиво торопливо бросил на ходу, и значение этих слов я понял отчётливо, когда в его теоретической работе после слов «в заповеднике – разруха» я прочитал: «меньше всего хотелось бы заострять внимание на недостатках в работе администрации, ибо чаще всего за подобными обвинительными позициями мы прячем свою лень и беспомощность».
     Он не хотел бросать камень в администрацию, потому что знал, как часто жизнь иронично подсовывает человеку зеркало, чтобы он убедился в известной «кривизне» собственной личности. Он помнил день, когда жизнь словно посмеялась над его речами о пагубе потребительсва. Он стоял перед лесником, свалившим выстрелом зверя, и растерянно слушал слезливо-оправдательные, спотыкающиеся , по детски хитрые слова о том, что «работа у них тяжёлая»… «приходится ходить по горам» и, поэтому «нужно есть мясо». Надо было идти в контору и потребовать наказания, но лесник был свой товарищ, коллега. Он ушёл от лесника, раздавленный своей беспомощностью. Подступало отчаяние: «Если так получается, брошу всё…». Он слёг: сдали нервы, сердце. Мучительная раздвоенность оказалась губительнее для здоровья, чем самый тяжёлый горный переход.
     Жизнь продолжала испытывать. На этот раз коллега убил медвежонка, и, укрывшись на пасеке устроил пиршество. Когда Салтыков с Базникиным пришли туда, лесник в панике начал уничтожать следы преступления. Они холодно сказали: «Ты с нами работать не будешь». Базникин вытащил из сумки бланк протокола. «Больше здесь никто не будет стрелять», - сказал Салтыков.
     «Не горячись, Витя, - говорили местные жители. – Природа богатая. На всех хватит…»      «Нет уж, будет, нагляделся». – «Зачем же ты сюда ехал?»

     Зачем же он сюда ехал? После окончания университета, он сменил профессию на актёрскую, работал на Одесской киностудии. Магия экрана обернулась скукой кинопроизводства. В дробности снимаемых сцен, в бесконечных опустошающих буфетных толковищах, в киношных сплетнях исчезал смысл труда. Город утомлял житейской суетой, квартирный вопрос доводил до изнеможения.
     -«Езжай, Витя на Кавказ, там пастухи летом хорошо зарабатывают!»          
     Он ехал: заработки оказывались умеренными.
     Он устроился лесорубом на Пхие и привёз из Одессы жену Наташу – режиссёра студии. Это решение было взрывам бомбы среди городских друзей. В дневнике своём в синей школьной тетрадочке Наташа записывала об этом: Утихли страсти, вызванные нашим отъездом. Одна женщина кричала нам восторженно, что мы – герои, что она сама бы уехала, но у неё муж – скульптор и ему негде будет ваять. Кто-то говорил, что если навсегда, это интересно, а так, не стоит труда. Кто-то просто печалился. А ещё один написал нам, что осенью японцы едут в горы посмотреть кленовые листья. Это он понимает, но дурость лишать себя всего того, что человечество приобрело ценой таких усилий, включая тёплый клозет». Тётя Надя при расставании прочувствованно заметила: «Когда будет конец света, тот , кто живёт в горах, спасётся».
     Они поселились в горном леспромхозе. Однажды утром Виктор открыл окно, увидел заснеженные вершины гор, невесомо парящие в солнечном блеске, услышал древнюю тишину и сказал: «Мы на крыше мира!». С этим ощущением стали жить.
Космические чувства, однако, подверглись испытанию. Со стоном падала столетняя пихта, и он, опуская бензопилу, с тяжёлым сердцем смотрел на распростёртое дерево. Работа, есть работа… Но как обрести красоту, её уничтожая?
     Он покинул леспромхоз, стал искать место в заповеднике. И вскоре нашёл. И, казалось, обрёл кусок земли, который требовал защиты и вознаграждал покоем. Но душевный покой оказался призрачным.
     Вскоре пришлось забыть, что кордон – тихий уголок.

     Местная охотничья традиция основывалась на правиле: «Бей всё, что в шерсти!» «Вы – городские, что вы нас учите жить! От Кузьмича покоя нет! Развели тут заповедники! В лес не пойдёшь. Скот негде пасти!» «Без Кузьмича вам нельзя.» парировал Салтыков. И напоминал жителям посёлка об одной потехе заезжих охотников с побережья, когда они вышли цепью в лес с грохочущими бензопилами и подняли с лёжки около семидесяти кабанов. После той охоты опустело кабанье урочище.
     «Заповедник! Проходи! Мы твоей крови не хотим!» - кричали бракаши и для убедительности постреливали из автоматического оружия над головами лесников.
«Бракаши» приходили на Турьи горы, на Аишхо, били туров, коптили мясо и переправляли на побережье, на потребу охочего до местной экзотики курортника. Салтыков, вместе с лесниками, с милиционерами прочёсывал горы, но бывалые «бракаши» уходили от преследования.
     Не кордон нужен для охраны заповедника, а милицейские или пограничные части», - говорил Салтыкову один московский учёный. Виктор несогласно мотал головой - «Нет! Нет! Железный заслон не годится! Интересы заповедника должны быть понятны и учёному и пастуху».
     Природоохранительная деятельность… он записывал: «какое скучное, как длинный забор слово! Но не забором, не параграфом, не запретом держится эта деятельность. Её ведёт любовь к бесконечному разнообразию жизни». И опять в записях звучала особенная нота      – нежелание обвинять кого-либо, строгий, требовательный вопрос к себе: «Не изменимся мы сами, нам потом и расхлёбывать. Но как трудно начать с себя! Мы, городские люди, постепенно привыкли к тому, что для нас создано всё на земле и на любую строгость, на ограничение бесконечного потока вожделенных желаний, смотрим, как на ущемление своих прав».
     - Кажется у Бабеля один герой сетовал: «Нам в Житомире очень нехватает хороших людей» - говорил мне Салтыков. – В природоохранительной деятельности - как в Житомире…
     И такие люди появились. Стал другом и единомышленником Салтыкова один местный лесник. Приехал из Ленинграда Владимир Абрашкевич, привёз с собой жену и контейнер, наполненный всевозможными инструментами и приборами. Теперь долго за полночь горит свет в окне лесника-новобранца: Абрашкевич пилит, паяет, составляет полупроводниковые схемы. Он – техническая мысль заповедника. Налаживает радиосвязь, ремонтирует гидроэлектростанцию на ручье, которая освещает кордон Пслух, ладит замысловатый радиоошейник для медведя, который должен передать сигналы о путях его миграции. Это умелец, и тихая основательная и непрестанная его работа создаёт у окружающих ощущение прочности.
     Но я пристаю с вопросами.
     - Володя, ведь в Ленинграде осталось ценнейшее изобретение – прибор, получивший бронзовую медаль ВДНХ, для лечения глаз при каторакте. Разве не жаль вам бросить дело на полдороге?
     - Не на полдороге, отвечает он с застенчивой улыбкой. – Мы с группой сделали всё. Подготовили документацию, смонтировали пятьдесят приборов-экстракторов. Сами монтировали «на коленке»… Дальнейшее зависит не от меня. Мы выжали всё из идеи. Если бы я чувствовал, что новый технический уровень достижим, я бы остался. Период изжит, нужна новая задача.
     Период – словечко характерное. Он живёт периодами, наполненными идеями. Реализована одна - и надо жизнь свою класть в основание другой.
     - А здесь, на кордоне, река идей, - негромко замечает он.
     Эта неторопливость, как бы даже ленца, взвешенность усилий вызывает раздражение у людей, привыкших к правилу «давай-давай». «Он нож точит целый час». Слышал я возмущённое от одного сотрудника заповедника. Зато этим ножом можно разрубить волос на лету…
     Из реки идей выплывает понятие «экологический кордон». Салтыков определяет его как своеобразную научную лабораторию, где человек выступает, и как экспериментатор, и как подопытный и как непосредственный организатор деятельности всей лаборатории. Да - как подопытный, потому, что ему, городскому человеку, приходится заново постигать крестьянскую науку труда. Заново устанавливать дружеские отношения с природой.
- Знаете, как нам говорили: «Стоять по плечи в воде и воду не пить… Надо было сделать усилие – никаких соблазнов. Мы «мяса» не едим. Только выращенное своими руками.
     С бытовых подробностей Салтыков взмывает к теоретическим высотам: говорит о Вернадском, о ноосфере, о современных принципах коэволюции, которая требует пересмотра многих ценностных критериев, приспособления человека к возможностям биосферы. Словно остерегаясь высоких истин, он пересыпает речь житейскими, словечками, а, заметив случайный холодок в лице собеседника, смолкает и растерянно машет рукой.
     Кидается к хозяйственным делам, но мысли и слова накоплены и рвутся наружу. Он возвращается:
- А заметили, как мы привыкаем жить неприятностями? Поглощены ими. Не умеем жить радостью. Когда-то говорили: кто сильнее, тот и прав. А ведь это совсем не так: кто любит, тот и прав.
     Вечером, наработавшись, блаженно попивая чай:
- Здесь я знаю, что делать каждую минуту. А в городе не знал… Суета. А здесь мы вкалываем от зари до зари… а Наташа называет это состояние «жизнерадостной свободой».
     Он смеётся. Потом снова спрашивает:
- А почему на многих кордонах скандалы? Хронические скандалы! Психологическая несовместимость. А у нас – совместимость, как в космическом экипаже. Проблема социально-психологического равновесия? Ведь равновесия не будет, если нет целенаправленной творческой деятельности. У нас она есть…
     Они обладают «жизнерадостной свободой» именно потому, что связали себя целенаправленной творческой деятельностью. Изучение Турьих гор, как места своеобразной популяции туров, доклады на научном совете, учёт оленей, экологические беседы со школьниками, туристами, разработка радиосвязи, предложение установить контрольные датчики на тропах, мечты о мотодельтаплане, которым можно перекрыть все дороги «бракашам»…
     Недавно научный совет заповедника одобрил их замыслы.

Немножко подробнее расскажу какие же замыслы одобрил научный совет...

     Привожу здесь копии договоров, так как мне кажется, что кому-то это может быть интересно. К сожалению, у нас остался третий машинописный вариант. Первый - у директора заповедника, второй у того, с кем у заповедника заключался договор, а у нас - последний и очень "слепой" экземпляр. Кому интересно, посмотрит, остальным можно перевернуть страницы и смотреть картинки дальше.
     Кстати, в моём архиве множество бумаг... в частности за подписью академика В.Е.Соколова, главы всей биологии в нашей стране в тот период, декана биологического факультета МГУ, с высокой оценкой предлагаемых идей и планов и с просьбой к техническим ВУЗам оказывать помощь и консультации исполнителям работы, календарный план на 1985-1986 год, письма Игоря Честина, подписанный отчет о работе. Если б Вы знали, сколько души и сердца вложено во всё это! Если б Вы только знали!
     В отчёте отмечено, что Институт связи, с которым тоже был заключён договор «выделил заповеднику бесплатно аппаратуру для контроля электромагнитной обстановки, которая не получена, т.к. у исполнителя (т.е. Абрашкевича) отсутствовала возможность контакта с институтом. Институтом ведутся разработки принципиальной электрической схемы биорадиотелеметрического устройства, однако, в настоящее время работа приостановлена по той же причине».
     Господи! Сколько нервов потрачено…
     Директор заповедника, звали его Николай Тимофеевич Тимухин, вначале вроде действительно чего-то хотел…, договора и другие нужные бумаги он подписывал. Всем вокруг даже казалось, что он хорошо относится к Володе, считается с ним. Очень скоро стало понятно, что это только видимость. Просто он думал, что лесника Абрашкевича, в серьёзном масштабе задуманных дел, можно не видеть, не замечать… считать его работу своей. В принципе, нас это не огорчало… во всяком случае, вполне устраивало, поначалу. Болезненным честолюбием мы не страдали. Ведь действительно, это было работой Заповедника…, а, стало быть, и его директора. Он докладывал о начатых работах в Министерстве, рассказывал о них на ведомственных совещаниях…, получал вполне заслуженные похвалы, и до нас, естественно, кое какая информация об этом доходила.
     И всё было нормально, пока Тимухин не решил, что может, имея на руках договора, обойтись без Абрашкевича. Он стал, как говорится «ставить палки в колёса», а у самого мозгов, чтобы хотя бы грамотно взять проделанную работу, явно не хватало. Кроме того, всё держалось на личных контактах Володи. Директора никто и в упор не видел, никаких дел с ним лично вести никто не хотел… да и не мог… Тимухин, работавший до заповедника директором птицефабрики, был не в состоянии говорить со специалистами, что называется «на одном языке».
     С Володей, технарём «от Бога», с университетским образованием, вынашивавшим свои идеи не один месяц, в любом специнституте общались с большим интересом. Он ведь приходил с достаточно продуманными замыслами, с толковыми предложениями о способах реализации своих идей.
    Кроме того, была совершенно ясна настоящая актуальность, реальность и полная бескорыстность нашей работы. Согласитесь, это подкупает. Всё надо было придумать, продумать, найти нужных людей, обо всём договориться, составить необходимые бумаги, напечатать их, подписать по всем инстанциям… а мы жили на кордоне… и связи,… связи с внешним миром в начальный период нашей работы, не было никакой. Даже пишущей машинки у нас не было... брали в Адлере напрокат. Это с нашими-то заработками!...
     Значительную часть замыслов мы проворачивали во время коротенького отпуска Володи. Мы ездили в Москву, в Ленинград. Время у нас было расписано по минутам. Я пишу – МЫ, потому, что и я была полноправным участником всех этих дел. При мне Володины идеи рождались, со мной обсуждались, я всё это печатала, корректировала, отстаивала во всяких разных обсуждениях, участвовала в контактах со всеми нашими соисполнителями. Мне тоже всё это было очень интересно. Мы всегда были вместе,... и в различных институтах, и в Министерстве, и в Академии наук... Мне кажется, что такой активный «дуэт» (а мы оба эмоциональны, увлекающиеся... при этом бываем очень убедительны, на лету подхватывая мысли друг друга и практически не давая собеседнику опомниться) это тоже способ воздействия на слушателя. Я неоднократно чувствовала, что именно это работало на положительное решение встающих перед нами проблем.

     Хочется рассказать, как мы встретились, а потом и подружились
с Владимиром Ивановичем Бондаренко, 
ныне полковником, а тогда, кажется, капитаном или майором УВД (не помню уж точно), помощь которого порой была просто неоценима.
     Был Володя в командировке в Ленинграде (в начале работы по договорам командировки давал Тимухин довольно часто). В Первом медицинском институте (с которым приходилось сотрудничать и раньше) Володя общался с людьми, которым были интересны наши идеи с ведением дневников психофизического состояния. В тот период нам казалось, что проблемы взаимоотношений в маленьком коллективе, живущем в 25 км от ближайшего посёлка, эмоциональные реакции каждой отдельной личности, могут дать материал, достойный размышления и, может быть даже, изучения.
     Так вот… воспользовавшись, с разрешения руководства, междугородним телефоном в этом институте, он позвонил в заповедник и, среди прочих проблем ему сообщили, что Абрашкевича ищет Краснодарская милиция и просит позвонить по названному телефону. Незамедлительный Володин звонок и стал (как выяснилось гораздо позже) началом дружбы с Владимиром Ивановичем, которая продолжается и по сей день. Оказывается, он узнал о нас из каких-то газетных публикаций (о заповеднике тогда довольно много писали).
     Вторая встреча, уже личная, у лесника Абрашкевича и начальника связи УВД Краснодарского края Бондаренко состоялась, по предварительной договорённости по телефону, в Адлере. Они общались, в отделе милиции аэропорта, наверное, полчаса и этого времени явно не хватало. А самолёт, на котором Володя должен был лететь в очередную командировку, объявил посадку… потом объявили, что посадка окончена…потом по громкой связи, объявили, что пассажир рейса №….. Абрашкевич Владимир Владимирович убедительно приглашается на посадку… вот так… Владимир Иванович задержал взлёт, а Володю на его «Волге» подвезли прямо к трапу ТУ-154-го.
     С тех пор прошло 25 лет… даже больше... и каждый раз, встречаясь, они, на своём «птичьем» языке могут говорить часами и с большим увлечением. Дело в том, что Владимир Иванович - человек с университетским образованием (тоже, как и милый мой, кончал физфак) редкий, уникальный специалист в области связи, к тому же, до безобразия увлечённый своим делом. Про таких говорят: - «жене сказал, что ушёл к любовнице, любовнице – что пошёл домой, а сам – скорей, к себе работу и …».
     С Володей у них масса общих интересов и тем. К тому же Бондаренко – очень обаятельная личность, застенчиво-деликатный в общении с дамами и с людьми, которых он уважает и по настоящему требовательный и резкий с теми из подчинённых, кто не справляется со своими профессиональными обязанностями. Сколько раз я слышала, как отчитывал он своих нерадивых...
     С самого начала Владимир Иванович активно и совершенно бескорыстно включился в работу по модернизации связи заповедника. С ним не заключалось никаких договоров. С ним просто обсуждались все планы работ, все задумки по всем без исключения направлениям. С ним было интересно. Он помогал добывать разную, списанную в других местах, связную аппаратуру, сводил нас с нужными для дела людьми, помогал всем, чем мог… а однажды он весь свой отпуск, с первого до последнего дня, у нас на кордоне, вместе с Володей, отлаживал радиорелейную аппаратуру. Не забудьте, это ведь было такдавно... На кордонах заповедника тогда и самой примитивной-то связи порой не было, а у нас, в 25 км. от ближайшего жилья (в Красной Поляне) трудами Володи и Владимира Ивановича Бондаренко, заработал телефон (радиорелейная связь). И это было самое начало! Жена его (а приехал Владимир Иванович с женой и двумя дочками) только вздыхала. Никаких путешествий, никакого отдыха, в привычном для большинства отпускников, понятии!…
     А приезжая в Краснодар, мы систематически ночевали у Бондаренко. Как-то раз, даже собачку нашу, Тишечку, оставили, кажется, на неделю, когда надо было в Москву съездить. Спасибо Вам, Владимир Иванович! Спасибо жене Вашей, Валентине Петровне! Спасибо Вашему доброму и тёплому дому!
     Владимир Иванович очень хорошо относился к Андрюшке, сыну нашему, уважал в нём способного специалиста… и первым из иногородних приехал к нам в Абхазию, когда Андрюша погиб… Мы это помним...