|
|
|
 |
Елена Семёнова
Опубликовано Павлом Ивановым-Остославским
В тот августовский день 1914 года в Мраморном дворце собралась вся семья Великого Князя Константина Константиновича. Пятеро его сыновей уже были одеты в военную форму защитного цвета и готовились отправиться на фронт. Проститься с ними прямо из Зимнего дворца, где Государь только что выступил с обращением к народу, встреченным приветственными криками многотысячной толпы и громовым пением национального гимна, приехала Великая Княгиня Елизавета Фёдоровна. Она, всегда спокойная и немногословная, была возбуждена, как никогда, говорила о войне, как о крестовом походе, где все святые, в земле Российской просиявшие, будут молить Бога о даровании русским победы.
Константин Константинович, воспитывавший сыновей в верности Богу, Царю и Отечеству, благословил их на ратный подвиг. Князь Гавриил вспоминал: «Отец поставил меня на колени в углу перед образами, в своём кабинете, и благословил. При этом он мне сказал, чтобы я помнил, кто я, и соответственно этому себя держал и добросовестно служил. Он добавил, что мой дед сказал ему то же самое, когда отец уезжал на турецкую войну в 1877 году…»
Князья Константиновичи отбыли на фронт. На последнем параде, проходившем на Софийском плацу, многие отметили бледность и болезненность князя Олега Константиновича. Жена его брата Гавриила отмечала, что на него страшно было смотреть: так он был худ. Молодой князь только что перенёс долгую и тяжёлую болезнь и лишь на днях вернулся в строй, хотя по состоянию здоровья мог и не возвращаться. Провожая уходящих на фронт, Государь спросил Олега о его здоровье, усомнившись, может ли он воевать.
- Могу, Ваше Величество! – был уверенный ответ.
«Такого человека, как Олег, нельзя было удержать дома, когда его полк уходил на войну, - отмечал князь Гавриил. – Он был весь порыв и был проникнут чувством долга».
Сам Олег Константинович был в те дни полон восторженного подъема: «Мы все пять братьев идём на войну со своими полками. Мне это страшно нравится, так как это показывает, что в трудную минуту Царская семья держит себя на высоте положения. Пишу и подчёркиваю это, вовсе не желая хвастаться. Мне приятно, мне только радостно, что мы, Константиновичи, все впятером идём на войну».
М.Г. Гаршин вспоминал: «Помню, как вернувшись из Зимнего дворца после слов Государя о начале военных действий, я заехал в Мраморный дворец и на лестнице встретил Олега Константиновича. Он был буквально потрясен тем, что он видел и слышал в Зимнем дворце. Бросившись ко мне, он обнял меня и сказал: «Вы знаете, такие минуты бывают раз в жизни, и счастлив тот, кому Бог дал их пережить…
Я не дождусь отъезда на войну… вот теперь пришло мое время».
Светлый князь – так называли Олега родные, учителя и все, кто знали его. Одарённый многими талантами, он, казалось, не был предназначен к военной стезе. Его мир был – литература, музыка, живопись, театр… Из шестерых братьев он один унаследовал таланты своего отца, поэта К.Р. В 16 лет им было написано стихотворение-молитва:
О, дай мне, Боже, вдохновенье,
Поэта пламенную кровь.
О, дай мне кротость и смиренье,
Восторги, песни и любовь.
О, дай мне смелый взгляд орлиный,
Свободных песен соловья,
О, дай полет мне лебединый,
Пророка вещие слова.
О, дай мне прежних мук забвенье
И тихий, грустный, зимний сон,
О, дай мне силу всепрощенья
И лиры струн печальный звон.
О, дай волнующую радость,
Любовь всем сердцем, всей душой...
Пошли мне ветреную младость,
Пошли мне в старости покой.
Литературой князь Олег занимался серьёзно, в ней видел своё призвание: «Быть писателем — это моя самая большая мечта, и я уверен, убежден, что я никогда не потеряю желания писать». Его стихи были пронизаны глубочайшей верой и любовью к Родине.
Гроза прошла... а вместе с ней печаль,
И сладко на душе. Гляжу я смело вдаль,
И вновь зовет к себе отчизна дорогая,
Отчизна бедная, несчастная, святая.
Готов забыть я все: страданье, горе, слезы
И страсти гадкие, любовь и дружбу, грезы
И самого себя. Себя ли?.. Да, себя,
О, Русь, страдалица святая, для Тебя.
Кроме стихов писал молодой князь пьесы и рассказы. Первый рассказ «Запорожец Храбренко» был написан им 12 лет под впечатлением от рассказов о казачестве его воспитателя Максимова. Такая подлинная основа была и у последующих произведений князя. В 1907 году в деревне Олег познакомился с одним священником, личная жизнь и личная драма которого его глубоко заинтересовали. О нём создаётся повесть «Отец Иван». В другой раз ему случилось наблюдать жизнь помещика, вся личность которого очень привлекла Олега, и молодой автор написал рассказ под заглавием «Ковылин». Этот рассказ и несколько стихов стали единственной публикацией князя. Они были напечатана в 1914 году в журнале «Нива» . В 1913 году Олег Константинович написал целый ряд великолепно сделанных очерков, под общим заглавием: «Сценки из собственной жизни».
Проза князя отличалась глубоким чувством красоты, природы, тонкостью, лиризмом, поэтичностью, словно солнечным светом была пронизана она, словно дышала весенней свежестью.
«…Мы очутились на проселочной дороге. Наступила невозмутимая тишина. В первый раз после упорной зимней работы и треволнений последних дней я вздохнул свободно. Вся грудь дышала и наслаждалась чистым деревенским воздухом. Экзамены, профессора, Лицей, полк, все волнения, все, все теперь позади…
Боже, как хорошо! Вырвался! Где-то там, далеко, далеко люди волнуются, страдают, создавая себе обманчивые кумиры, в погоне за каким-то счастьем…
Счастье! Да вот оно, счастье! Боже, как хороша эта тишина, как хорошо это небо, этот лес, поле…
- А что, Иван, - спросил я, заметив лежащие на дороге кучи камней, - никак шоссе собираются делать?
- А кто их ведает? Приезжали, мерили, да вот наворотили… Нет, им скоро шашу не сделать!
Шоссе! – думалось мне, - признак культуры, прогресса… Этому, надо радоваться – шаг вперед! Не будет тогда ни ухабов, ни ямщиков, ни троек. Начнем сюда ездить на автомобилях и уж не два часа, а только час. Мало-помалу повырастут фабрики, закипит промышленность. Направо и налево я больше не увижу необозримых полей и лесов… Все застроится… Лес вырубят, болота осушат…
И подумать страшно о том времени, когда перед окнами нашего помещичьего дома вырастет фабричная труба! Чудное небо закроет облаками вонючего дыма, воздух будет навсегда отравлен, и пропадет поэзия и прелесть деревенской жизни. Нет, нет… Лучше бы этого не увидеть, уж лучше не дожить до этого времени…»
Это фрагмент из дневника Олега Константиновича 1913 года. Дневник юный князь, следуя примеру отца, стал вести рано. Первая запись девятилетнего отрока была такова: «Я большой и потому имею мужество. Я тут отмечаю, сколько грехов я сделал за весь день.… Отмечаю тут неправду точками, а когда нет неправды, отмечаю крестиками». Эпиграфом к одной из своих дневниковых тетрадей он избрал наставление Серафима Саровского: «Каждодневно выметай свою избу, да хорошим веником». Во время несчастной Русско-Японской войны 13-летний князь записывал: «До чего мы дожили!.. Да, много героев пало под Порт-Артуром. Кто во всем виноват? Русская халатность. Мы, русские, живем на авось. Это авось нас делает виноватыми. Когда же, наконец, пройдет эта ужасная халатность? У нас управляют не русские, а немцы. А немцам до нас нет дела. И понятно, оттого-то русские везде и проигрывают. Они с малолетства не стараются воспитать себя. И выходят ненужные люди для отечества. С малолетства себя воспитывать надо…»
Константин Константинович воспитывал сыновей в глубоком сознании чувства Долга, повторяя им одну и ту же фразу: «Кому много дано, с того много и взыщется». Это чувство было развито в Олеге особенно остро. Отметив день своего совершеннолетия, он писал отцу: «Вообще довольно много думал, думаю и, дай Бог, всегда буду думать о том, как мне лучше достигнуть моей цели – сделать много добра родине, не запятнать своего имени и быть во всех отношениях тем, чем должен быть русский князь. Я стараюсь всеми силами бороться со своими недостатками и их в себе подмечать. А это так трудно…»
Олег Константинович глубоко и трепетно любил всё русское, был буквально влюблён в Россию и пропитан тёплой, живой любовью к Православной вере. Даже традиционное «Отче наш» перед семейной трапезой он читал вдохновенно. Б. Адамович вспоминал: «Это было прекрасное сочетание совершенного понимания смысла слов молитвы с тонкой, сдержанной выразительностью и звонкой чистотой еще отроческого голоса…»
Европейские просторы мало трогали юного князя, о чём свидетельствует его письмо отцу, написанное во время путешествия по Европе: «В окне тянулась мимо меня однообразная немецкая равнина. Она вся обработана, вся засеяна – нет живого места, где глаз мог бы отдохнуть и не видеть всей этой, может быть, первоклассной, но скучной и назойливой культуры.… Теперь я подъезжаю к милой России. Да, через час я буду в России, в том краю, где все хранит еще что-то такое, чего в других странах нет.… Там, где по лицу земли рассыпаны церкви и монастыри.… Там, где в таинственном полумраке старинных соборов лежат в серебряных раках русские угодники, где строго и печально смотрят на молящегося темные лики святых.… В том краю, где сохранились еще и дремучие леса, и необозримые степи, и непроходимые болота.… Отчего-то мне вдруг припомнилось в связи с этими мыслями стихотворение:
Приди ты, немощный, приди ты, радостный,
Звонят ко всенощной, к молитве благостной».
Иные чувство рождала родная старина. Князь Гавриил вспоминал, что во время путешествия семьи по Волге наибольший интерес к древностям проявлял брат Олег. «Он взбирался по древней лестнице внутрь стены Золотых ворот, на остатки помоста, с которого в древности лили кипяток, сыпали камни и пускали стрелы в осаждавших врагов. Он внимательно осматривал уцелевшие гнёзда для балок помоста и, видимо, желал возможно яснее представить себе картину боя с татарами». Сопровождавший путешественников В. Т. Георгиевский, знаток русской старины, вспоминал о том, как князь Олег в одиночестве (остальные члены семьи в это время осматривали ризницу) молился перед гробницей погибших княгинь: «Среди полумрака древнего собора одинокая коленопреклоненная фигура Князя надолго врезалась мне в память…. Я не хотел мешать его молитве.…Отступив вглубь храма, я видел затем, как Олег Константинович подошёл к гробнице великого князя Юрия Всеволодовича и ещё раз склонился перед его мощами и надолго припал своей головой к рукам святого страдальца за землю русскую, как бы прося его благословения». Отечественную историю князь знал очень хорошо. Его выпускное сочинение «Феофан Прокопович как юрист» было удостоено Пушкинской медали, что особенно было приятно автору, так как эта награда давалась не только за научные, но и за литературные достоинства произведения.
К Пушкину Олег Константинович питал особое чувство. «Я так люблю книгу «Юношеские годы Пушкина», что мне представляется, что я также в Лицее. Я не понимаю, как можно перестать читать эту книгу. В этой книге моя душа», - писал он в дневнике. Князь посвятил много времени изучению жизни и творчества поэта. В 1911 году князь он выступил с инициативой факсимильного издания рукописей Пушкина. Они хранились в Лицее, в государственных собраниях, так же были рассеянны по частным архивам. Первый выпуск «Рукописей Пушкина» вышел в начале 1912 года. Выполненное с изящной простотой и безукоризненным вкусом, издание включало факсимиле семнадцати стихотворных произведений первого лицеиста. Среди них – «Воспоминание в Царском Селе», которое пятнадцатилетний Пушкин с необыкновенным оживлением читал перед Г. Р. Державиным на публичном лицейском экзамене по российской словесности. Внешнее сходство факсимиле с оригиналами удивительно: оттенок чернил, размеры, цвет, даже сама фактура бумаги, аналогичной пушкинской, усиливали иллюзию подлинности. Князь Олег проявил редкую ответственность на всех этапах работы: от выработки общего плана издания, отбора рукописей для первого выпуска до сличения готовых снимков с подлинниками и правки корректурных оттисков. Критика писала в те дни:
«Осуществляется план как бы изъятия пушкинских рукописей из крепко-накрепко замкнутых музейных витрин и библиотечных шкафов, доступ к которым возможен лишь полноправным членам «ордена пушкинианцев», а не простым смертным». (Русский библиофил)
«Издание дает прямо эстетическое наслаждение, и первое, что думаешь, любуясь им, это - что надо его иметь в лучших русских средних школах. В самом деле, не знаю лучшего способа приблизить учеников к Пушкину, как показывая им эти тетради и листочки его автографов». (Русская мысль)
Тираж первого выпуска составил 1000 экземпляров, 890 из них князь Олег принес в дар Лицею. Министр народного просвещения «признал целесообразным рекомендовать издание к приобретению в библиотеки средних учебных заведений», что и было сделано. Между тем, князь решил существенно расширить проект — выпустить многотомное факсимильное издание всех рукописей Пушкина — и привлёк к нему ряд специалистов. «К Рождеству думаю дать второй выпуск моего издания, куда войдет вся проза Пушкина, находящаяся в Лицее, - писал он сестре. - Видишь, как много планов. Самое трудное – хорошо их выполнить, на что я надеюсь с Божьей помощью».
Замыслы Олега Константиновича поражали специалистов, как того времени, так и в будущем, своей масштабностью. Они отличались поистине великокняжеским размахом и фундаментальностью. Пушкинист П.Е. Щёголев свидетельствовал: «Для князя издание рукописей Пушкина является молитвенной данью культу Пушкина.… На редкость тщательно выполненное издание потребовало от издателя самого напряженного и пристального внимания: с величайшей заботливостью он следил за неуклонной верностью воспроизведений подлинникам. Казалось бы, цинкографическое воспроизведение рукописей не требует особенного присмотра в силу своего автоматизма, но князь Олег Константинович правил корректуры оттисков с клише и внёс немало поправок: оказалось, фотография не везде принимала точки и черточки, пожелтевших от времени рукописей, — и князь с изощрённым вниманием отмечал эти отступления».
Увы, издать удалось только первый выпуск — стихотворения, собранные в Пушкинском музее Александровского лицея. Продолжению работ все время что-то препятствовало: сначала – занятость князя учёбой, потом болезнь, наконец – война… Тем не менее и тем, что успелось, Олег Константинович положил начало более широкому изучению рукописей поэта.
Помимо литературных дарований, юный князь сочинял музыку, писал картины и играл в домашних театральных постановках. С 1910 года в Павловске устраивались т.н. «субботники», целью которых было знакомство с произведениями русских писателей 19 века и творениями зарубежных композиторов. Князь Олег выступал на них и как чтец, и как пианист, и как мелодекламатор. Из всех же ролей, исполненных им в любительских постановках, наиболее выделяется одна – Пимена-летописца в сцене из «Бориса Годунова», которую Олег исполнял вместе с братом Игорем, коему досталась роль Отрепьева. Как вспоминал князь Гавриил, Олег «весь ушёл в роль летописца».
Олег Константинович стал первым представителем Августейшей семьи решившим получать высшее образование. Заочно окончив Полоцкий кадетский корпус, он поступил в Александровский Лицей. Его примеру последовал старший брат Гавриил. Для князей был приглашён преподаватель, крупный специалист по римскому праву и русской литературе, поэт и литературный критик Борис Владимирович Никольский. О князе Олеге он вспоминал: «Он готовился к экзамену с таким настроением, точно говел, а на экзамен шёл как на исповедь. Но чем труднее была работа, тем более радовал его успех, и после каждого удачного экзамена, счастливый побеждённою трудностью, он загорался решением преодолеть ещё большую». Гавриил Константинович описывал в своих воспоминаниях, как сдавал экзамены вместе с братом: «В этот день мы поехали с Олегом в Петербург в Киевское подворье, где митрополит Киевский Флавиан отслужил для нас молебен, а затем – в часовню Спасителя, на Петербургской стороне, и только потом уже – в лицей…
…Мы оба хорошо выдержали и получили полный балл… …После экзамена мы снова поехали в часовню Спасителя, помолились и поблагодарили Бога за оказанную нам помощь. С тех пор мы каждый раз ездили в часовню до и после экзамена».
Однажды Олег Константинович спросил директора Лицея генерала Шильдера: «А вы, куда вашего сына готовите? В Корпус?». «Я его готовлю в хорошие люди» - был ответ. С тех пор князь, когда братья спрашивали его о будущем поприще, неизменно отвечал: «Прежде всего, я хочу быть хорошим человеком».
Лицей Августейший воспитанник окончил с серебряной медалью. Он собирался всерьёз заняться юриспруденцией, но по семейной традиции обязан был прежде отдать дань стезе военной. Этот долг был священен для князя, следовавшему завету своего прадеда Николая Первого: «Мы, Князья, обязаны высоко нести свой стяг, чтобы оправдать в глазах народа свое происхождение». Вторя ему, князь Олег писал: «Нет, прошло время, когда можно было почивать на лаврах, ничего не знать, ничего не делать нам – князьям. Мы должны высоко нести свой стяг, должны «оправдать в глазах народа наше происхождение». В России дела так много! Мне вспоминается крест, который мне подарили на совершеннолетие. Да, моя жизнь - не удовольствие, не развлечение, а крест. В пример себе я ставлю Папа. Мне хочется довести себя до такого нравственного совершенства, которого достиг он. И тут-то я чувствую, насколько я хуже его. Меня пугает моя страстность, страстность во всем, что я делаю».
Служба в полку продолжалась недолго, тяжёлая болезнь заставила корнета Романова надолго покинуть строй. Оправляясь от недуга, князь отправился в Италию. Но и здесь он не предавался праздности, и здесь служил своей Родине. В ту пору на острове Бари шло строительство русского храма во имя Святителя Николая. Нужно было выяснить на месте, при участии членов строительной комиссии, неотложные вопросы, относительно внутренней отделки помещений, а также по снабжению храма и странноприимного дома предметами обстановки. Этим и занялся Олег Константинович, бывший пожизненным действительным членом Императорского Православного Палестинского общества.
Во время недельного пребывания в Бари князь Олег проявил исключительное внимание к делу комитета и лично разобрался в весьма многих строительных вопросах. Он не отказывался всходить даже на самый верх здания по колеблющимся подмосткам, выслушивал доклады архитектора и подрядчиков, и давал свои весьма ценные в хозяйственном отношении указания. В ранние утренние часы и поздно вечером назначал заседания строительной комиссии, на которых подвергались всестороннему обсуждению наиболее существенные вопросы строительства и предстоящее оборудование храма и странноприимницы. Во время нахождения князя Олега Константиновича в Бари был заключен договор с подрядчиком Камышовым на устройство черепичной крыши над зданием странноприимницы, что было особенно важно из-за необходимости прикрыть возведенную постройку от обильных в Италии осенних дождей. Также был окончательно решен вопрос о применении пароводяного отопления во всех помещениях странноприимницы и в церкви.
Как раз в это время накалились отношения между Россией и Германией, и молодой князь, ещё слабый от болезни, поспешил возвратиться на Родину, о служении которой так истово мечтал. «Меня всегда увлекает мечта, что, в конце концов, в Царской семье образуется с течением времени остров. Несколько человек будут проводить в жизнь реакцию по отношению ко всем безобразиям сегодняшней жизни. И мало-помалу опять появятся настоящие люди, сильные и здоровые духом, а во-вторых, и телом. Боже, как мне хочется работать на благо России…», - писал он в дневнике.
А. Ф. Кони вспоминал: «Я вижу перед собою, с той отчетливостью, которая свойственна скорби, князя Олега Константиновича в походной боевой форме, с его милым лицом и мягким, устремленным задумчиво вдаль взором «говорящих» глаз, - сердечно прощающегося со мною 23 июля, в день его отъезда в действующую армию…
Нас соединяла любовь к Пушкину, к которому он относился восторженно, проницательно и трудолюбиво. В Пушкине, рукописи которого были начаты им с таким успехом, - для него олицетворялось все, чем сильна, своеобразна, дорога и по праву может быть горда
Россия. И когда эта Россия позвала Олега Константиновича на брань, он отдал ей все силы и помышления, сознавая, что есть исторические минуты, когда родина, видоизменяя слова Писания, должна сказать:
Да оставит человек отца и матерь свою и прилепится ко мне. В его душе, так понимавшей и знавшей Пушкина, не мог не прозвучать завет «старицы-пророчицы» молодому витязю:
Уберися честно ранами,
Ты омойся алой кровию…»
Уезжая на фронт, князь Олег попросил мать вернуть обручальное кольцо своей невесте княжне Надежде Петровне, дочери Великого Князя Петра Николаевича. Они обручились в начале года. Надежда была младше, и против их любви выступала её мать Великая княгиня Милица Николаевна, но родители князя благословили влюбленных. Княжне на тот момент было только 16 лет, но Олег сказал, что будет ждать столько, сколько нужно…
Гусарский полк, с которым выступил в поход корнет Романов, входил в состав первой действующей армии и уже в начале августа 1914 года получил боевое крещение в Восточной Пруссии. По состоянию здоровья князь удерживался при штабе, ему поручено было вести полковой дневник, чем он и занимался со всей ответственностью. Однако штабная должность не могла удовлетворить желавшего подвигов молодого человека, и он рвался в строй. Наконец, его перевели во 2-й эскадрон. Офицеры эскадрона очень полюбили Олега и были с ним в самых дружеских отношениях. 6 августа в составе Лейб-гвардии Гусарского полка 2-й гвардейской кавалерийской дивизии он получил боевое крещение бою под Каушеном, одном из самых знаменитых боёв Второй Отечественной войны.
В тот день противник закрепился дальше в деревне Каушен, немецкая пехота и артиллерия обрушили оттуда бешеный огонь на конногвардейцев, кавалергардов из 1-й бригады 1-й Гвардейской кавалерийской дивизии. Им приказали спешиться. Кирасирская гвардия пошла на германские батареи, расстреливающие их в упор, в полный рост. Шквал свинца и картечи косил, но гвардейцы, заваливая поле телами, откатывались лишь для того, чтобы снова подняться и идти в огонь. Гибла кавалерийская элита в пешем строю, от дыма и пороховой гари день стал чёрен, наступление захлёбывалось.
Целым в резерве остался один-единственный эскадрон Конного полка, как будто и существовавший на те случаи, когда геройство последних оставшихся в живых или оправдывает исторический гвардейский завет: «Гвардия умирает, но не сдается!» - или побеждает, совершая немыслимое. Это был 3-й шефский конногвардейский эскадрон Его Величества под командой ротмистра Петра Врангеля. Царский эскадрон уцелел, потому что по традиции охранял полковое знамя. Но, вот, и он был брошен в атаку.
- Шашки к бою, строй, фронт, марш, ма-арш! – раздался зычный голос ротмистра.
Конники выпрямились в седлах, словно на параде, потом пригнулись, выхватывая оружие, и ринулись в дымы и разрывы Каушена. Доскакать можно было, только примеряясь к местности. Врангель превосходно использовал ее: перелесок, пригорки, – чтобы под их прикрытием сблизиться с палаческой батареей, наглухо прикрытой мельницей. Эскадрон вдруг вылетел напротив нее в ста тридцати шагах и молниеносно развернулся. Изумленные внезапностью немцы ударили наудачу, не успев сразу изменить прицел. Эскадрон шел в лоб, не сворачивая, редея в грохоте пушек и визге пуль, предсмертном лошадином ржанье и свисте осколков. Все его офицеры, кроме командира, и 20 солдат нашли смерть в этом отчаянном броске. Коня Врангеля, обливающегося кровью от девяти картечных ран, сразили под ротмистром уже около вражеских траншей. Барон вскочил на ноги и кинулся с шашкой к батарее. Сидя верхом на неприятельской пушке, он рубил немцев направо и налево. Остатки его эскадрона дрались на немецких позициях врукопашную. Так был взят Каушен.
Об условиях службы князя Олега и переживаемых им чувствах рассказывает его письмо отцу: «Не знаю, как и благодарить Вас, наши милые, за все, что Вы для нас делаете. Вы себе не можете представить, какая радость бывает у нас, когда приходят сюда посылки с теплыми вещами и с разной едой. Все моментально делится, потому что каждому стыдно забрать больше, чем другому, офицеры трогательны. К сожалению только многие забывают, что нас много и потому какая-нибудь тысяча папирос расхватывается в одну минуту и расходуется очень, очень скоро. Надо посылать много. У солдат нет табака, папирос, на что они очень часто жалуются: «Вот бы табачку али папирос!» Мы живем только надеждой, что на нашем фронте немцы скоро побегут, — тогда дело пойдет к концу. Так хочется их разбить в пух и со спокойной совестью вернуться к Вам. А иногда к Вам очень тянет! Часто, сидя верхом, я вспоминаю Вас и думаю, вот теперь Вы ужинаете, или Ты читаешь газету, или Мама вышивает. Всё это тут же поверяется взводному, который едет рядом.
Взводный мечтает в это время о том, что Бог поможет разбить немцев, а потом скоро придет время, когда и он, наконец, увидит семью. Такие разговоры с солдатами происходят часто. Иногда очень хочется увидеть Вас, побыть с Вами…
…Были дни очень тяжелые. Одну ночь мы шли сплошь до утра, напролет. Солдаты засыпали на ходу. Я несколько раз совсем валился на бок, но просыпался, к счастью, всегда во время. Самое неприятное — это дождь. Очень нужны бурки, которые греют больше, чем пальто.
Где Костя? Что он? Ничего не знаем. Слыхали и читали у тебя или у Татианы в письме, что его товарищ Аккерман ранен около него. Да хранит его Бог! Все за это время сделались гораздо набожнее, чем раньше. К обедне или ко всенощной ходят все. Церковь полна.
Маленькая подробность! Недавно я ходил в том же белье 14 дней. Обоз был далеко и все офицеры остались без белья, без кухни, без ничего. Варили гусей чуть не сами. Я сам зарезал однажды на собрание двадцать кур. Это, может быть, противно и гадко, но иначе мы были бы голодны.
Никогда в жизни не было у нас такого желания есть, как теперь. Белого хлеба нет! Сахару очень мало. Иногда чай бывает без сахару.
На стоянках картина меняется. Там мы получаем вдруг шоколад, даже какао, чай, папиросы и сахар. Все наедаются, а потом ложатся спать. Часто во время похода ложимся на землю, засыпаем минут на пять. Вдруг команда: «К коням!» Ничего не понимаешь, вскарабкиваешься на несчастную лошадь, которая может быть уже три дня не ела овса, и катишь дальше... Все наши люди здоровы. Передайте это пожалуйста их семьям. Макаров, Аверин, Кухарь (прислуга братьев) получили письма, первый даже несколько писем…
…Молитесь за нас. Да поможет Бог нашим войскам поскорее одержать победу».
27 сентября при наступлении на Владиславов Олег Константинович получил смертельное ранение. Генерал Н.Н. Ермолинский вспоминал: «…князь Олег, давно стремившийся в дело, стал проситься у эскадронного командира, графа Игнатьева, чтобы ему позволили с его взводом захватить зарвавшихся немцев. Эскадронный командир долго не соглашался его отпустить, но, наконец, уступил.
Все остальное произошло очень быстро. Преследуя отступающий неприятельский разъезд, князь Олег вынесся далеко вперед на своей кровной кобыле Диане…
Вот они настигают отстреливающегося противника... Пятеро немцев валятся, прочие сдаются…
Но в это время в князя Олега целится с земли раненый всадник… Выстрел.
И князь Олег падает с лошади...
Первыми подскакали к раненому князю вольноопределяющийся граф Бобринский и унтер-офицеры Василевский и Потапов. Первые два принялись перевязывать рану, а Потапов был услан за фельдшером и с докладом эскадронному командиру.
На вопрос, не больно ли ему, князь Олег ответил отрицательно. Общими усилиями раненого перенесли в близкий хутор, где фельдшер Путь сделал ему первую настоящую перевязку.
Увидав прискакавших на хутор братьев, раненый обратился к князю Гавриилу Константиновичу со словами: «Перекрести меня!», что тотчас же было исполнено…»
Олег страдал, и брат подал ему яблоко, которое он стал грызть от боли. Гавриил Константинович оставался при нем очень недолго, потому что ему надо было вернуться в эскадрон. С Олегом остался брат Игорь.
Раненого князя срочно доставили в госпиталь Вильно. В Пильвишках,по собственной инициативе он приобщился Святых Тайн, говоря, что тогда, наверное «легче будет». Олег Константинович быстро слабел. Ноги онемели, а пульс едва прощупывался. Всё же он находил в себе силы улыбаться, говорил, что чувствует себя хорошо. В госпитале князь получил телеграмму о своём награждении Георгиевским крестом. Н.Н. Ермолинский писал: «Нужно было видеть радость его высочества! Он с гордостью показал мне обе телеграммы, и я рад был принести ему свои поздравления». Навестивший раненого генерал-майор В.А. Адамович писал Великому Князю Константину Константиновичу: «Его высочество встретил меня как бы «не тяжёлый» больной. Приветливо, даже весело, улыбнулся, протянул руку, жестом предложил сесть… …Войдя, я поздравил князя с пролитием крови за Родину. Его высочество перекрестился и сказал спокойно: «Я так счастлив, так счастлив! Это нужно было. Это поддержит дух. В войсках произведёт хорошее впечатление, когда узнают, что пролита кровь царского дома»… …Его высочество был оживлён и сиял в счастливом для него сознании своих страданий. Мгновениями же были видны подавляемые им мучения».
Мученику становилось всё хуже. Силы слабели, сознание туманилось бредом. Чтобы как-то поддержать силы, страдальца поили шампанским, вливали в вену солевой раствор. В это время приехали его родители. Константин Константинович привёз умирающему сыну Георгиевский крест его деда.
- Крестик Анпапа! – прошептал князь Олег, потянулся и поцеловал белую эмаль. Вскоре его сердце остановилось…
Генерал Ермолинский вспоминал: «Светлое, детски чистое лицо князя было отлично освещено верхней лампой. Он лежал спокойный, ясный, просветлённый, будто спал. Белая эмаль, к которой он прикоснулся холодеющими губами, ярко выделялась на груди». Гроб почившего князя утопал в цветах. При перенесении его в Романовскую церковь народ сплошными массами теснился по улицам и площадям, многие плакали.
Еще 12-летним мальчиком Олег Константинович высказал желание быть похороненным в Осташеве – милом его сердцу подмосковном имении отца. А. Ф. Кони писал: «…В любимом им Осташеве, видевшем расцвет этой жизни, на высоком холме спит он вечным сном. Его сторожат развесистые деревья, кругом расстилаются далекие нивы, блестит в своих извивах река и приветливо высится церковь – все, что так чтил и любил он, - а сбоку, близко, его земное жилище, где, в смирении перед Высшей волей, пролилось о нем столько горячих слез…»
Всё время агонии рядом с братом находился князь Игорь Константинович, штабс-ротмистр лейб-гвардии Гусарского полка. Игорь был ближайшим другом князя Олега, всегдашним товарищем его детских игр. «Весёлый человек» - называли его сослуживцы на фронте. Сохранилась анекдотическая история, произошедшая с ним по зачислении в Пажеский корпус. Гордясь новым мундиром, князь старался всем представиться в новом качестве. Посетив в новом мундире и царскую семью, он хотел было уже традиционно поцеловать Вел. Княжну Марию Николаевну, но она отскочила в сторону:
- Нет, нет. Маленькие девочки не должны целовать солдат!
Князь Игорь нисколько не расстроился, а, наоборот, был весьма доволен, что его приняли за настоящего солдата. Его добродушный, располагающий характер демонстрирует и фотография, где он, развлекая наследника, идет с шестом по канату с яхты на берег.
После революции по декрету большевиков князь Игорь был арестован и выслан из Петербурга сначала в Вятку, а потом на Урал. В Екатеринбурге один из доброжелателей предложил князю свой паспорт, чтобы тот смог бежать. Но князь ответил, что он не сделал ничего худого перед Родиной и не считает возможным поэтому прибегать к подобным мерам.
Всех братьев Константиновичей объединяла глубокая религиозность и любовь к Отечеству. Благородная сущность этих высоких душ, их устремлённость нашла себе выражение в стихах князя Олега:
В моей душе есть чувства благородные,
Порывы добрые, надежды и мечты;
Но есть в ней также помыслы негодные,
Задатки пошлые, ничтожные черты.
Но я их затопчу, и с силой обновленною
Пойду вперед с воскреснувшей душой.
И пользу принесу работой вдохновенною
Моей Отчизне милой и родной.
На фронт князья отправились, помолившись на могиле Ксении Блаженной и у могил предков в Петропавловской крепости, испросив помощи им быть достойными их на поле брани. Князь Иоанн предложил братьям причаститься перед отъездом на войну. Он заказал в Павловской дворцовой церкви раннюю обедню. Служил семейный духовник архимандрит Сергий. Перед обедней он сделал общую исповедь.
Иоанн Константинович, старший из братьев, выделялся даже в такой благочестивой семье религиозностью, молитвенным настроением души. Князь Гавриил вспоминал: «Так как Иоанчик был очень религиозен, то братья его дразнили, что его сын родился с кадилом в руке. Поэтому они заказали маленькое кадило и, как только Всеволод родился, ему вложили кадило в ручку. Так что Иоанчик впервые увидел своего сына с кадилом в руке». Князь Иоанн был очень близок с Великой Княгиней Елизаветой Фёдоровной, с которой любил вести долгие беседы на духовные темы. Как пишет в своей книге о ней Любовь Миллер, «Император Николай II, зная глубокую религиозность князя Иоанна, часто посылал его в качестве своего представителя на церковные торжества. Князь Иоанн был весьма чутким и отзывчивым человеком и много помогал беднякам. Он помнил завет своего отца: «Не изменяй высокому призванию и сей добро на родине своей». И он сеял это добро, где только мог». Сея добро, князь подчас рисковал собой. Так, за несколько дней до начала войны Иоанн Константинович принял участие в тушении пожара в частном доме в Стрельне, за что был награжден специальным знаком.
Благочестие и патриотизм юным князьям прививались с малолетства. Сохранились сведения о их жизни в Ливадии, где ими были проведены две зимы. Быт их был почти спартанским: подъем в 6 утра, обливание холодной водой, прогулки в любую погоду, ежедневная молитва, посещение служб и занятий, для которых создали специальную маленькую школу: детей уже было шестеро. Юные князья особенно любили бывать в мемориальной Ореандской Покровской церкви, построенной их дедом — Великим Князем Константином Николаевичем в память российского флота. Ее крест служил своеобразным маяком и горел «как жар». В изготовлении мозаик для Покровской церкви принимала участие Великая Княгиня Елизавета Федоровна, впоследствии специально приезжавшая туда говеть и исповедоваться.
Все члены семьи хорошо знали весь ход Литургии, могли воспроизводить его наизусть, исполняли многоголосные хоровые песнопения. Осталось описание подготовки братьев к службам в сельском храме их подмосковного имения Осташево, когда именно князь Иоанн как регент разучивал хоровые партии с братьями. Впоследствии Иоанн Константинович был регентом хора в храме Павловского дворца.
Иоанн Константинович обладал музыкальным талантом. Специально ко дню освящения церкви Спасо-Преображения (6 июля 1914 года), построенной в память 300-летия Дома Романовых в поселке Тярлево (Павловск), он сочинил духовное музыкальное произведение под названием «Милость мира» . Это сочинение отличалось рядом достоинств: логичная гармония, удобные для исполнения регистры партий. Во время войны князь Иоанн вернулся к сочинению духовной музыки. Он очень любил её благолепие и имел свой маленький хор под руководством знаменитого профессора Санкт-Петербургской консерватории Николая Кедрова, отец которого протоиерей Николай Кедров был настоятелем Стрельнинской придворной Спасо-Преображенской церкви, и князья Константиновичи знали его с детства. Исполнительское искусство этого вокалиста, регента, дирижера отличалось красочностью и выразительностью исполнения. Небольшой состав хора (квартет) казался полноценным большим хором. Николай Николаевич Кедров был не только регентом и певцом, но и преподавал князю Иоанну аранжировку и голосоведение.
Князь Иоанн был женат на принцессе Сербской, Елене Петровне, поэтому для него война с Германией была ещё более значима, чем для других. Гавриил Константинович вспоминал, что Елена Петровна упала на колени и со слезами поцеловала руку Государю за то, что он вступился за Сербию.
Солдаты в шутку называли своего командира «Панихидный Иоанн», поскольку после каждой потери, будь то его приятель или простой солдат, князь старался выполнить долг перед погибшими защитниками родины. При этом его уважали за мужество и распорядительность. После участия в августовских боях 1914 года, видя мужество соседней воинской части, князь Иоанн подарил солдатам древнюю икону Спаса Нерукотворного. Воинский приказ гласил: «В воспоминание об Августовских боях, когда ныне вверенный мне 29 Сибирский стрелковый полк как львы дрались с врагом бок о бок с гвардейскими частями, благороднейший участник этих лихих дел, Его Высочество кн. Иоанн Константинович соизволил осчастливить полк своим вечным, незыблемым, нерушимым благословением в виде Святого Образа Нерукотворенного Спаса при собственноручной записке: “29 Сибирск.стрелк. полку в молитвенную память. Иоанн”.
Благодарственный молебен о здравии Его Высочества кн. И. К. отслужен и послана телеграмма: “Помолившись Господу Богу о даровании Вашему Высочеству здравия и всякого благополучия, вверенный мне полк благодарит В. В. за оказанную честь. Молитвенная память полка, пока он будет жив, здоров, будет свято чтиться верноподданнейшими стрелками-сибиряками о Вашем Высочестве.
Командир 29 С.с.п. полковник Басов, Полковой адъютант шт.-кап. Осипов”».
13 октября 1914 года князь Иоанн был представлен к награждению Георгиевским оружием за мужество, проявленное при доставлении донесений в августе 1914 года начальнику дивизии.
«Князья Константиновичи хорошо служат», - говорили о князьях в войсках. Все они отличались отвагой, все были любимы офицерами и солдатами своих полков. Их быт ничем не отличался от быта других воинов. Князь Гавриил вспоминал, что в начале войны им с братом Игорем приходилось жить в таких палатках, в которых можно было только лежать. Во время одного из боёв братья едва не попали в плен. Лошадь Игоря Константиновича не желала перепрыгивать канаву, через которую перешёл уже весь эскадрон, князь вынужден был искать обходной путь, но угодил в болото и стал увязать в нём. В это время показался шедший рысью неприятельский разъезд. Князь Гавриил и несколько офицеров бросились на выручку Игорь Константиновичу. Поручик С.Т. Рооп вспоминал: «Когда, наконец, с неимоверными трудностями и опасностью добрались до князя Игоря Константиновича, он был затянут в болото уже до самого подбородка, торчали над топью только голова и поднятые руки… Лошади уже не было видно… Когда голова его любимой лошади начала окончательно опускаться в болото, его высочество перекрестил её…
Наконец, выбрались на более или менее твёрдую почву. По счастию, германский разъезд исчез».
Гибель князя Олега не стала последней потерей в семье Константиновичей. Вскоре смертью храбрых пал муж княжны Татианы Константиновны Константин Багратион. Этот отважный офицер служил в Кавалергардском полку и уже имел Георгиевское оружие. Он, как пишет князь Гавриил, «мечтал перейти на время в пехоту, потому что, благодаря страшным потерям, в пехоте недоставало офицеров. Так как в кавалерии потери были незначительны, кавалерийских офицеров прикомандировали к пехотным полкам. Конечно, Татиане желание мужа перейти в пехоту было не особенно по душе, но она согласилась». Константин Багратион был убит пулей в лоб, ведя свою роту в атаку, в одном из первых боёв в новой должности под Львовом…
Княжна Татиана тяжело переживала гибель мужа. Позже она приняла монашество с именем Тамары и стала игуменьей Елеонского монастыря в Иерусалиме.
Из пятерых братьев-фронтовиков долгий век был дарован лишь князю Гавриилу. После революции он был арестован и находился в заключении вместе со своими дядьями Дмитрием Константиновичем, Павлом Александровичем, Георгием и Николаем Михайловичами. Дмитрий Константинович утешал племянника:
- Что наша жизнь в сравнении с Россией, нашей Родиной?
«Дяденька ободрял меня, как мог, и как-то написал для меня на клочке бумаги псалом «Живый в помощи Вышнего», который я и выучил наизусть. Заботы обо мне дяденьки трогали меня, он никогда не забывал передать мне слова бодрости и утешения, даже через сторожа», - вспоминал князь Гавриил.
Арестованные князья были объявлены заложниками после убийства Урицкого. Четверо из них были расстреляны. При этом, как свидетельствовали тюремные сторожа, Дмитрий Константинович умер с молитвой на устах. Когда он шёл на расстрел, то повторял слова Христа: «Прости им Господи, не ведают бо, что творят».
Гавриил Константинович был чудом вызволен женой из заключения. Антонине Рафаиловне пришлось пройти для этого через тяжелейшие испытания. В своих мемуарах она вспоминала, как глумился над ней большевистский палач Урицкий:
«- Да, между прочим, вы засвидетельствовали свой брак по-большевистски? – обратился он ко мне. – Ваш церковный брак для нас не действителен. Я вам советую пойти и сделать это, а затем я пошлю к вам конфисковать ваше имущество и забрать романовские деньги… Наш народ этим ещё обогатится».
При аресте князь Гавриил спросил Урицкого о судьбе своих троих братьев, сосланных в Вятку.
- Все понесли должное наказание и, очевидно, расстреляны, - прозвучал ответ.
Князья Иоанн Константинович, Игорь Константинович и Константин Константинович были жестоко убиты в Алапаевске в ночь на 18 июля 1918 вместе с Великим Князем Сергеем Михайловичем, князем Владимиром Палеем, сыном Павла Александровича, и Великой Княгиней Елизаветой Фёдоровной. Все они были живыми сброшены в шахту, куда затем чекисты бросили гранаты. Последние, однако, не убили мучеников, и они умирали в страшных мучениях от жажды, удушья, голода и полученных увечий. При вскрытии в желудке князя Константина была найдена земля. Это показало, что мученик страдал так, что грыз землю в предсмертной агонии, чтобы облегчить желудочные спазмы. Елизавета Фёдоровна и князь Иоанн упали на один выступ. Великая Княгиня перевязала его раненую голову в темноте своим апостольником. Вместе они пели молитвы до последнего вздоха.
Из всех алапаевских мучеников лишь Великий Князь Сергей Михайлович был сброшен в шахту мёртвым. В последний момент он стал бороться с палачами, схватил одного из них за горло и был застрелен.
Сын кавказского наместника Великого Князя Михаила Николаевича, внук Императора Николая I, Сергей Михайлович всю жизнь посвятил военной службе, был прост в общении с обыкновенными людьми, доступен всем, при этом избегал светских мероприятий и в высоких кругах слыл человеком замкнутым. Офицер-артиллерист, он до тонкости знал своё дело и, служа при последнем Государе генерал-инспектором артиллерии, делал всё возможное, чтобы в предвидении войны с Германией воздействовать на правительство в вопросе перевооружения артиллерии. Великий Князь Александр Михайлович вспоминал: «Когда мой брат, великий князь Сергей Михайлович, по возвращении в 1913 году из своей поездки в Австрию, доложил правительству о лихорадочной работе на военных заводах центральных держав, наши министры в ответ только рассмеялись. Одна лишь мысль о том, что великий князь может иной раз подать ценный совет, вызывала улыбку. Принято было думать, что роль каждого великого князя сводилась к великолепной праздности».
Служа в Ставке при Императоре, Сергей Михайлович остро ощущал приближающуюся катастрофу. Летом 1916 года он говорил приехавшему брату:
- Моли Бога, чтобы у нас не произошло революции в течение года. Армия находится в прекрасном состоянии. Артиллерия, снабжение, технические войска – всё готово для решительного наступления 1917 года. На этот раз мы разобьём немцев и австрийцев, если, конечно, тыл не свяжет свободу наших действий. Немцы могут быть спасены только в том случае, если спровоцируют у нас революцию в тылу. Они это прекрасно знают и стремятся добиться своего во что бы то ни стало. Если Государь будет поступать и впредь так, как он делал до сих пор, ты мы не сможем долго противостоять революции.
Александр Михайлович вспоминал: «Я вполне доверял Сергею. Его точный математический ум не был способен на необоснованные предположения. Его утверждения основывались на всесторонней осведомлённости и тщательном анализе секретных донесений.
Наш разговор происходил в маленьком огородике, который был разведён позади квартиры Сергее.
- Это меня развлекает, - смущённо пояснил он.
Я понял и позавидовал ему. В обществе людей, помешавшихся на пролитии крови, разведение капусты и картофеля служило для моего брата Сергее отвлекающим средством, дающим какой-то смысл жизни».
Революция и известие об отречении Императора потрясло Сергея Михайловича. Но не менее чудовищное впечатление произвел на него выпущенный Временным правительством знаменитый «Приказ №1», объявлявший об уничтожении военной дисциплины, отмене отдания чести и т.д.
- Это же конец русской армии! – воскликнул Великий Князь, прочтя приказ. – Сам Гинденбург не мог бы внести никаких дополнений в этот приказ. Гарнизон Выборга уже перерезал своих офицеров. Остальные не замедлят последовать этому примеру.
Через несколько дней Сергей Михайлович отбыл в Петроград, простившись с братом Александром, вспоминавшим впоследствии, что оба они сознавали в тот момент, что больше им встретиться на этом свете не суждено.
Из четырёх князей Михайловичей лишь вице-адмиралу Великому Князю Александру суждено было спастись из лап большевиков. Как и другие Романовы, он не остался сторонним наблюдателем в дни разверзнувшейся Мировой войны. Именно Александру Михайловичу Россия, во многом, обязана возникновению своего воздушного флота.
Свою службу Великий Князь начинал во флоте морском, куда пошёл по своей охоте, наперекор родительскому желанию и благодаря помощи Государя Александра III, считавшего, что поступление его двоюродного брата на морскую службу станет хорошим примером для молодёжи и убедившего в этом его родителей. Всерьёз увлёкшись морем, Александр Михайлович стал собирать книги по истории флота. Поражаясь бесчисленном количеству доставляемых фолиантов, Великий Князь Михаил Николаевич удивлялся:
- Разве ты прочтёшь все эти книги, Сандро?
- Не все. Я просто хочу собрать библиотеку, посвящённую военному флоту. Такой библиотеки в России ещё не имеется, и даже морской министр, когда ему нужна какая-нибудь справка по морским вопросам, должен выписывать соответствующую литературу из Англии.
Михаил Николаевич обещал сделать всё, чтобы помочь сыну в этом благом начинании. Судьба библиотеки сложилась несчастливо. «Накануне революции эта библиотека состояла из 20000 томов и считалась самой полной библиотекой по морским вопросам в мире, - писал Александр Михайлович. – Советское правительство превратило мой дворец в клуб коммунистической молодёжи, в котором из-за неисправности дымоходов возник пожар. Огонь уничтожил все мои книги до последней. Это совершенно невосполнимая потеря, так как в моей библиотеке имелись книги, полученные мною с большим трудом от немецких и английских агентов после долгих и упорных поисков, и восстановить эти уникальные издания не представляется возможным».
Морской службе Великого Князя положила конец Русско-Японская война и революция 1905 года. Войну Александр Михайлович предвидел загодя, понимая ошибочность многих действий России в регионе, который был ему хорошо известен. Великий Князь долгое время служил в Японии, а за несколько лет до войны Император Николай II попросил своего друга и свояка (Александр Михайлович был женат на Великой Княжне Ксении Александровне) принять участие в крупном предприятии, замышлявшемся на Дальнем Востоке. Тогда группа предпринимателей получила от корейского правительства концессию на эксплуатацию корейских лесов между российской границей и рекой Ялу. Кроме лесов, по многочисленным сведениям, собранным посланными в регион людьми, можно было сделать вывод, что данная местность богата не только лесом, но и золотом. Александр Михайлович вспоминал: «Я опасался бестактности нашей дипломатии, которая, преклоняясь перед западными державами, относились к Японии высокомерно. Совершенно не отдавая себе отчёта в военной силе Страны восходящего солнца, русские дипломаты, восседая за столами своих петербургских кабинетов, мечтали о подвигах Гастингса и Клайва». Великий Князь опасался, что при такой политике дело кончится вооружённым столкновением, и говорил об этом августейшему свояку:
- Разве мы хотим войны с Японией? Если мы её действительно хотим, то должны немедленно начать постройку второй колеи Сибирского пути, сосредоточить наши войска в Восточной Сибири и построить значительное количество современных военных судов.
Государь считал серьёзность положения преувеличенной и был твёрдо убеждён, что войны не будет.
В течение года Александр Михайлович возглавлял дело по эксплуатации концессии. Когда же появились сведения, что российское правительство вознамерилось продолжить Сибирский путь до границы Кореи и объявить аннексию этой страны, Великий Князь отошёл от дела, в резких выражениях объявив, что не желает иметь ничего общего с планами, которые неминуемо приведут к войне. Чтобы не оглашать разногласий с Государем, что могло иметь нежелательные последствия для дел на Дальнем Востоке, оставление Александром Михайловичем поста руководителя концессии было скрыто от общества, и о нём знали лишь близкие родные и друзья.
Не желая оставаться в праздности, Великий Князь обратил свой взор на нефтяную промышленность и предложил Императору создать общество по эксплуатации нефтяных промыслов в Баку. Прибыль от продажи нефтяных продуктов должна была с лихвой покрыть расходы по осуществлению широкой программы коммерческого судостроения. Это предложение неожиданно вызвало бурю протестов. «Меня обвиняли в желании втянуть правительство в спекуляцию, - вспоминал Великий Князь. – Про меня говорили, что я «социалист», разрушитель основ», «враг священных прерогатив частного предпринимательства» и т.д.
Большинство министров было против меня. Нефтяные земли были проданы за бесценок предприимчивым армянам. Тот, кто знает довоенную ценность предприятий «армянского холдинга» в Баку, поймёт, какие громадные суммы были безвозвратно потеряны для русского государственного казначейства».
Тем временем, приближалась война. Государь был до последнего уверен, что её удастся избежать, но, увы, случилось иначе.
Узнав о нападении японцев на Порт-Артур, Александр Михайлович срочно возвратился из-за границы, где находился в тот момент. «Моё личное участие в войне 1904-1905 гг. оказалось весьма неудачным. В феврале 1904 года государь возложил на меня задачу организовать так называемую крейсерскую войну, имевшую целью следить за контрабандой, которая направлялась в Японию. Получив необходимые данные из нашей контрразведки, я выработал план, который был утверждён Советом министров и который заключался в том, что русская эскадра из легковооружённых пассажирских судов должна была наблюдать за путями сообщения в Японию. При помощи своих агентов я приобрёл в Гамбурге у «Гамбург-Американской линии» четыре парохода по 12 тысяч тонн водоизмещением. Эти суда, соединённые с несколькими пароходами Добровольного флота, составляли ядро эскадры для «крейсерской войны». Они были оснащены артиллерией крупного калибра и находились под начальством опытных и бравых моряков.
Замаскировав движение избранием направления, казавшегося совершенно невинным, наши флотилия появилась в Красном море как раз вовремя, чтобы захватить армаду из 12 судов, нагружённых боеприпасами и сырьём и направлявшихся в Японию. Добытый таким образом ценный груз возмещал расходы, понесённые при выполнении моего плана. Я надеялся получить высочайшую благодарность. Однако наш министр иностранных дел бросился в Царское Село с пачкой телеграмм: в Берлине и Лондоне забили тревогу. Британское министерство иностранных дел выражало «решительный протест», Вильгельм II шёл ещё дальше и отзывался о действиях нашей эскадры «как о небывалом акте пиратства, способном вызвать международные осложнения».
Министр иностранных дел настаивал на необходимости принесения извинений. Александр Михайлович недоумевал:
- С каких пор великая держава должна приносить извинения за то, что контрабанда, адресованная её противнику, не дошла по назначению? Зачем мы послали наши крейсера в Красное море, как не с целью ловить контрабанду? Что это, война или обмен любезностями между дипломатическими канцеляриями?
Государь, однако, принял сторону главы дипломатического ведомства и приказал немедленно освободить захваченные в Красном море пароходы и воздержаться в дальнейшем от подобных действий.
После этого Великий Князь, хотя и оставаясь на службе, с которой не мог уйти в тяжёлый для Родины и Государя момент, не принимал участия в войне. Лишь единственный раз он был призван за советом, когда встал вопрос об отправке на театр военных действий Тихоокеанской и Балтийской эскадр. Александр Михайлович был категорически против этого плана, считая его гибельным. Но после долгих колебаний план адмирала Рожественского был всё же одобрен на высочайшем уровне, и русские эскадры устремились навстречу Цусиме…
Поражение в войне и революция, итогом которой стало учреждение парламента, произвели на Великого Князя впечатление полной и непоправимой катастрофы. «Сын императора Александра III соглашался разделить свою власть с бандой заговорщиков, политических убийц и тайных агентов департамента полиции, - ужасался он по объявлении Манифеста 17 октября. – Это был конец! Конец династии! Конец империи!»
Последней каплей стала измена команды собственного судна, постановившей взять августейшего командира в заложники. Даже спустя много лет Александр Михайлович с болью вспоминал об этом моменте: «Военные поражения, полный крах всех моих усилий, реки крови и – в довершение всего – мои матросы, которые хотели захватить меня в качестве заложника. Заложник – такова была награда за те двадцать четыре года, которые я посвятил флоту. Я пожертвовал всем – моей молодостью, моим самолюбием, моей энергией – ради нашего флота. Когда я разговаривал с матросами, я ни разу в жизни не повышал голоса. Я радел о их пользе пред адмиралами, министрами, государем! Я дорожил популярностью среди флотских команд и гордился тем, что матросы смотрели на меня, как на своего отца и друга. И вдруг – заложник!!! Мне казалось, что я лишусь рассудка…»
В полном отчаянии Великий Князь оставил флот и уехал за границу. От затянувшегося уныния его пробудила прочитанная в газете новость об удачном полёте Блерио над Ла-Маншем. «Будучи поклонником аппаратов тяжелее воздуха ещё с того времени, когда Сантос-Дюмон летал вокруг Эйфелевой башни, я понял, что достижение Блерио дало нам не только новый способ передвижения, но и новое оружие в случае войны, - писал Александр Михайлович. – Я решил немедленно приняться за это дело и попытаться применить аэропланы в русской военной авиации».
От собранных в своё время по всенародной подписке средств на строительство минных крейсеров после гибели российского флота у Великого Князя оставались два миллиона рублей. Через газеты он обратился к жертвователям с вопросом, не будут ли они против траты этих денег на авиацию. В ответ пришло тысячи положительных ответов. Государь также поддержал инициативу. В Париже Александр Михайлович заключил договор с Блерио и Вуазеном, по которому они обязались поставить аэропланы и инструкторов, а Великий Князь должен был организовать аэродром, подыскать учеников и обеспечивать финансовую сторону дела.
Военный министр Сухомлинов отнёсся к задуманному предприятию насмешливо:
- Вы собираетесь применить эти игрушки Блерио в нашей армии? Угодно ли вам, чтобы наши офицеры бросили свои занятия и отправились летать через Ла-Манш, или они должны забавляться этим здесь?
- Не беспокойтесь, Ваше Превосходительство. Я у вас прошу только дать мне несколько офицеров, которые поедут со мною в Париж, где их научат летать у Блерио и Вуазена. Что же касается дальнейшего, то хорошо смеётся тот, кто смеётся последним.
Великий Князь Николай Николаевич также отнёсся к затее пренебрежительно, но Государь дал разрешение на командировку избранных офицеров.
«Первая группа офицеров выехала в Париж, а я отправился в Севастополь для того, чтобы выбрать место для будущего аэродрома, - писал Александр Михайлович. – Я работал с прежним увлечением, преодолевая препятствия, которые мне ставили военные власти, не боясь насмешек и идя к намеченной цели. К концу осени 1908 г. мой первый аэродром и ангары были готовы. Весною 1909 г. мои офицеры окончили школу Блерио. Ранним летом в Петербурге была устроена первая авиационная неделя. Многочисленная публика – свидетели первых русских полётов – была в восторге и кричала «ура». Сухомлинов нашёл это зрелище очень занимательным, но для армии не видел от него никакой пользы.
Три месяца спустя, осень 1909 года, я приобрёл значительный участок земли к западу от Севастополя и заложил первую русскую авиационную школу, которая в 1914 году стала снабжать нашу армию лётчиками и наблюдателями».
Как и накануне войны с Японией, летом 1914 мало кто верил в неизбежность войны. И посол России в Париже Извольский, 30 лет отдавший дипломатической службе, с удивлением спрашивал заторопившегося в Россию Великого Князя:
- Отчего Ваше Императорское Высочество так спешит вернуться в Санкт-Петербург? Там же мёртвый сезон… Война? Нет, никакой войны не будет. Это только слухи, которые время от времени будоражат Европу. Австрия позволит себе ещё несколько угроз. Петербург поволнуется. Вильгельм произнесёт воинственную речь. И всё будет через две недели забыто.
Александр Михайлович думал иначе и успел возвратиться на Родину перед самым объявлением войны, названной им самоубийством целого континента.
Война подтвердила справедливость оценки Великим Князем роли авиации. Вопреки прежнему скепсису руководителей военного ведомства, в войне нового типа она стала весьма значимой силой. В качестве шефа Императорского ВВФ Великий Князь отправился на фронт. Накануне революции он писал о состоянии авиации: «Если о нашей боеспособности можно было судить по развитию воздушных сил, то дела наши на фронте обстояли блестяще. Сотни самолётов, управляемые искусными офицерами-лётчиками и вооружённые пулемётами новейшего образца, ожидали только приказа, чтобы вылететь в бой. Летая над фронтом, они видели за фронтом противника признаки отступления и искренно желали, чтобы Верховный Главнокомандующий одержал наконец победу в собственной столице. Это были прекрасные молодые люди, образованные, преданные своему делу и горячие патриоты. Два с половиной года тому назад я начал свою работу в салон-вагоне, в котором помещались и моя канцелярия, и наши боевые силы. Теперь целый ряд авиационных школ работал полным ходом, и три новых авиационных завода ежедневно строили новые самолёты в дополнение к тем, которые мы непрерывно получали из Англии и Франции».
Всему этому положила конец революция, которой так опасался Александр Михайлович. В то время, когда армия мечтала о победе над врагом, политиканы грезили о революции, и успехи армии были им не нужны. «Можно было с уверенностью сказать, - отмечал Великий Князь, - что в нашем тылу произойдёт восстание именно в тот момент, когда армия будет готова нанести врагу решительный удар». Тяжело переживая исполнение самых мрачных предчувствий, Александр Михайлович вначале всё же надеялся продолжать свою службу: «Я любил родину и рассчитывал принести ей пользу, будучи на фронте. Я пожертвовал десятью годами жизни для создания и развития нашей военной авиации, и мысль о прекращении привычной деятельности была для меня нестерпима». Этому желанию не суждено было сбыться. Великому Князю пришлось вначале бежать из Киева, где располагался его штаб, затем пережить арест в собственном имении вместе с женой и тёщей, вдовствующей Императрицей Марией Фёдоровной, у которой большевики при обыске отобрали Библию, и, наконец, чудом избежав смерти, покинуть пределы Родины. За рубежом Александр Михайлович занимался археологией. Он состоял Почётным Председателем Союза Русских Военных Лётчиков, Парижской кают-компании, Объединения чинов Гвардейского экипажа и был покровителем Национальной Организации Русских Разведчиков (НОРР).
Страницы: 1 2 3 4 5 6 #
| |
Текущий рейтинг темы: Нет |
|
