|
|
|
 |
Чаще всего посылали в деревню за рекой верстах в двух. До Кукиного приезда, я была там только один раз, смотрела чью-то свадьбу, да еще ходила на ярмарку, но это, кажется, было в другом селе.
Дом, где мы жили, стоял особняком. Густой смешанный лес мощной стеной окружал усадьбу. Запах земляники, цветов одуряюще сильный, проникал в комнаты. Ночью в лесу таинственно мерцали гнилушки, все казалось сказочным, волшебным. А вдалеке за лесом местами светились под солнцем березовые колки - прозрачные и нежные, с шелковистой, мягкой травой. Много было грибов, но мы в них не разбирались.
Тетя Аня не только загружала нас работой, но заботилась и о наших развлечениях. Почему-то она поощряла вечерние, вернее ночные прогулки в лесу. Разрешала запрягать лошадь кататься в тележке...
Дядины Мишины друзья - бывший владелец соседнего поместья, оставшийся жить в маленьком флигеле, его жена и мальчики нашего с Кукой возраста, приходили в гости. Дети охотно играли с Кукой. Вот с ними-то мы и катались в плетеной тележке, запряженной лошадью. Бедное животное! С воплями и хохотом гоняли мы по лесу без дороги, чуть не до полуночи! Пока не сломали свой экипаж...
Лето промелькнуло быстро. Мы вернулись в Харьков.
Володе Щировскому давно хотелось побывать в Коктебеле у Волошина, в этой Мекке правоверных стихотворцев. Катя его в этом поддержала, и они вдвоем отправились туда. Доехали поездом до Джанкоя, а дальше пошли пешком.
Волошин принял их приветливо. Он похвалил Володины стихи и подарил ему свою акварель с надписью: «Владимиру Щировскому, за детской внешностью которого я разглядел большого и грустного поэта». Во внешности у Володи и вправду было что-то от мальчика «из бывших».
Он был небольшого роста, тщательно одет, подчеркнуто, старорежимно вежлив, ходил с тростью, мог поцеловать руку даме, шаркнуть ногой. Резко отличался от тогдашней молодежи. Видимо, он сознательно подчеркивал свою старомодность. Сильнейшим ударом в те годы было для него исключение из Ленинградского литературного института. Володя был талантлив, шел, как бы впереди своих однокурсников и по таланту, и по культуре. Вероятно, из зависти, один из студентов (тоже харьковчанин) написал в партийную (комсомольскую) организацию, что Щировский - дворянин по происхождению. Этого было достаточно, чтобы с громкими речами на собраниях, исключить «чуждый элемент», несмотря на его успехи в учебе. Ему было 17 лет, но он написал уже поэмы «Страстной четверг», «Казанову в Петербурге» и много стихов. В своем творчестве Володя был честен, и восхвалять революцию не мог, а стало быть, и в печать его стихи не брали...
Осенью 1929 года я поступила в Харьковское Художественное училище. Это было время, когда в искусстве появился лозунг «сожжем Рафаэля, растопчем искусства цветы!». Пушкина не учили из-за того, что он был дворянин - стало быть, чуждый! Пели - «Не надо графа Нулина, нужна теперь Сейфулина!»... Отброшена была вся дореволюционная система образования.
Понятно, что экзаменов при вступлении в училище - не было, только рисунок и собеседование. По рисунку я прошла. Кажется, все проходили, кто подал заявление.
В программе были - рисунок, живопись, композиция, литература - украинская и русская, украинский язык, обществоведение, еще что-то. Посещение уроков было свободным, но обязательным было являться и ходить на многочисленные демон¬страции. Несли плакаты - изображение «кукиша» с надписью - «Наш ответ Чемберлену», пели: «Сдох Пилсудский, сдох, сдох». Что-то против религии и «Наш паровоз, вперед лети». Мне все это было безразлично и непонятно. Но ходить приходилось.
В Училище у меня появились приятельницы. Одна на них, Таня Свадковская, как-то привязалась ко мне, старалась меня опекать. Таланта к живописи у нее было еще меньше, чем у меня. Поступила, видимо, по такой же дурости, как и я. Таня была из «бывших», т.е. дворянка по происхождению, нас это сближало.
Своей польской родословной Таня очень гордилась, старалась держаться рыцарски. В ней было стремление к мужественности, меня это коробило, но все-таки с ней было интереснее, чем с другими.
Училище свое я не любила, дома у Кати стало намного интереснее. В Катиной комнате часто бывали гости - Володя Щировский и его друзья: Саша Науман, Роман Самарин, Андрей Белецкий и другие. Читали стихи, разговаривали о литературе. Катя звала меня. Я безмолвным истуканом сидела среди них. Меня угощали вином. Преодолеть свою застенчивость мешала неуверенность в своей одежде. Вечно рваные чулки, платье, из которого я давно выросла, грязный носовой платок... Сказывалось неуменье следить за собой, за своей одеждой, боязнь Лидиных насмешек.
Когда я стала получать стипендию, на первую же (15 рублей) мама пошла со мной в магазин и купила мне готовое платье, коричневое.
В том же году Катя и Володя решили пожениться, переехать в Ленинград. Первым осенью уехал Володя. Катя зимой отправилась к нему.
Лида ужа училась в Музыкальном Училище, а дома по-прежнему донимала меня придирками и насмешками.
Она стала еще более приверженной к церкви. В том храме, куда мы ходили, при архиереях прислуживали юноши - иподьяконы. Лида, и Кука с ней, бегали туда не столько молиться, сколько поглазеть на этих ребят, когда они в белых с золотом одеждах выносили из алтаря и убирали назад свечи, кадило и все, что требовалось по службе.
Сестры узнали, как кого из них зовут. Лиде особенно нравился Антоша. Кроме служителей церкви, были у них и приметные прихожане. Они давали им прозвища. Так, какая-то девушка называлась «Лев-мордаша», старик - «Гы на палочке» и тему подобное. Это увлечение длилось несколько лет, пока сестры не познакомились с одним из иподьяконов. Оказалось, что это обычные харьковские парни - ничего особого в них нет.
После Володиного отъезда в нашем доме продолжал появляться Саша Науман. Его стихи: Дома, блиставшие когда-то Нерукотворной чистотой… , Утратив ясность и покой… , И неприглядны, и лохматы… , Как дурно вшитые заплаты ... и т.д.
конечно, были навеяны нашим домом.
Старинный дом. Предписан выезд, им.
Мы тишины не ценим, не храним,
Тем более значительна она -
Нарушенная тишина.
Еще, по-прежнему, их утром будит мать -
«Детки - ребятки, пора вставать!»
Играет в чай - чуть желтый кипяток,
У девушки во рту застрял глоток -
Она и рвет и мечет -
Ей надоел сей недочет -
Она все ждет - когда же будет чет!
А выпадает нечет, нечет...
А юноша - он, подойдя к окну,
Иначе ощущает новизну -
Жизнь научает жить - и рад своей отваге -
Он чертит на стекле - «Здесь продаются шпаги!».
Мне Саша нравился. Узнав об этом, Лида Сашу возненавидела, и свою ненависть изливала на его галоши в коридоре. Как-то пришел Саша Шатилов. Услышав имя Саша, Лида побила его галоши, а узнав, что это другой Саша - извинялась перед этой обувью.. Было в ней что-то особое!...
Так, вдруг ночью Лида могла вскочить с кровати и на холодном полу, на коленях начинала бить перед иконой поклоны. Мама просыпалась - «Лидочка, что с тобой?» - Та объясняла: «Если я сейчас же не сделаю 20 поклонов - завтра мама умрет!»
Примерно тогда же Кука стала заниматься в студии при Союзе Художников (АХЧУ - Ассоциация Художников Червонной Украины). Студия помещалась в том же здании, что и мой Техникум (так переименовали Училище). У Куки действительно были большие способности к живописи. Я помню ее отличные натюрморты маслом, которые она приносила домой - сохнуть.
К лету вернулись из Ленинграда Катя и Володя. В Ленинграде они обвенчались в церкви, некоторое время жили у наших родственников (Погожевых-Шапоревых). Своего жилья и работы для них не нашлось, а в Харькове была Катина комната, работа в библиотеке. В пригороде жила Володина троюродная сестра Люба. У нее сохранились кое-какие вещи от Володиных родителей. Она вернула их Володе, это украсило комнату красивым пледом, какими-то подушками, посудой. Катя вернулась на работу в библиотеку. У Володи долго не было работы, но его это особенно не беспокоило. По-прежнему собиралась у них друзья - молодые представители харьковской литературной элиты, (они все, кроме Саши исчезли после Володиного ареста).
Володя нашел работу тоже в одной из харьковских библиотек. Через некоторое время его арестовали прямо на службе. Держали недолго и скоро выпустили. Однако как-то чувствовалось, что из поля зрения его не выпускают. Вторично забрали прямо на улице и снова выпустили.
У нас в доме стало появляться много новых странных людей. С одной стороны, Кукины новые друзья и знакомые по АХЧУ, с другой - какие-то непризнанные поэты. Наверное, многие из них были сексотами. Запомнился пьяница, который на коленях перед иконами пел - «Ты жива еще моя старушка!». Кажется, он же был - «российский демон Иоанн».
Наш «женский монастырь», как много лет называли нашу семью - исчез!
В селах теперь уже вовсю развернулась коллективизации. Подошел известный теперь всем «голодомор». В городе магазины закрылись. Базар опустел. Зато появился шикарный магазин «Торгсин», там было все, что угодно за валюту и золото. Во всем остальном был дефицит. В городе работающим давали карточки на хлеб. Но привозили его нерегулярно. Собирались длинные очереди...
Бедная тетя Катя - ей доставалось хуже всех. Она металась по очередям, стараясь получше накормить совсем уже старенькую Граму. Сдавали в Торгсин последнее, что было, включая крестильные кресты, обручальные кольца. Там покупали самое дешевое - темную муку, из нее делали затерку. Тетя Шура, привозила из Репок овощи. Что-то и мама доставала. Тогда появилось выражение «достать». Вместо «я купила» говорили «я достала». Мне в техникуме вместо стипендии давали талоны на водянистый обед в студенческой столовке. Я делилась с Кукой.
Однажды к нам домой пришла Фросина сеседка Ганна. Когда-то она нас с Кукой постоянно подкармливала пирогами - то с фасолью, то с творогом - мы дружили с ее дочкой. Голодная, худая Ганна теперь просила милостыню. Мама сварила ей затерку - больше в доме ничего не было. Ганна ела, и ее слезы капали в тарелку...
На харьковских улицах бродили и лежали голодные, умирающие крестьяне. Их подбирал грузовик, увозил подальше от города в поле, чтобы не смогли дойти, и там живых выгружал, а мертвых вез к общей могиле...
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 #
| |
Текущий рейтинг темы: Нет |
|
