|
|
|
 |
Дома я застала Лелечку еще совсем больного, он еще не вставал и тетя Шура готовила ему куриные котлеты на пару. Мне они очень нравились и я "помогала" (или мешала их готовить). Леля скоро выздоровел. У него все прошло, бесследно. А у меня еще долго были очень сильные боли В животе. Мама меня тогда носила на руках, а я ревела и кусалась, мама жалела меня. К зиме и у меня все прошло.
В Харьков мы вернулись, когда уже выпал снег. Ехали с вокзала ночью. Поднятый верх экипажа был мокрый. На тротуарах кое-где белел снег, а кое-где под фонарями блестели лужи. Ярко освещены были витрины магазинов. На перекрестках стояли городовые в мокрых черных плащах.
Зиму мы опять прожили на Губернаторской, а на лето уехали к себе на хутор.
* * * * *
В то лето мы жили на Хуторе впятером: мама, папа, Леля, Лида и я. Лида начинала уже ходить, но она была как то мало заметна - все больше толклась возле мамы. Мы с Лелей не отставали от папы. С папой мы косили траву на лужке перед домом и Леля с папой беседовали с кучером Иваном Дмитриевичем, который помогал косить. Я не любила разговаривать с дядьками, и бежала к маме. Она часто возилась с цветами около балкона. В тот год впервые у нас цвели розы - белые, розовые. Мама очень любила цветы, много выписывала семян, разбивала клумбы, копала, полола. Не все было у нее удачным, но некоторые, как голубой дельфиниум чудесно цвели. Возле дома росли каштаны (конские) и грецкие орехи, а дальше голубые ели, сирень и алея из пирамидальных тополей. Мама, получив в приданое землю - сама планировала сад, вместе с садовником сажала и разбивала цветники и куртины.
Аллея тополиная вела к пруду - радости нашей жизни. Вечером часто мы с папой и мамой бродили по тропинке над самой водой, сидели у воды на старой иве, и я всегда боялась, что мама упадет в воду. С папой мы ездили кататься на дрожках в поле и папа давал править Леле, и мне. Он любил быструю езду и, когда подбирал вожжи, вороной Кролик мчал нас во весь дух.
Иногда, если шел дождь, шумели под ветром деревья и становилось прохладно. В гостиной зажигали огонь в камине. Мы с Лелей садились на коврик, сделанный из лисьей шкурки, а мама или папа читали нам вслух сказки Андерсена. Леля больше всего любил "Гадкого Утенка", а я "Маленькую Русалочку". Была еще сказка про добрую и красивую великаншу, которая далеко ходила "искать счастье", и только вернувшись домой и увидев золотую полосу заката на своем домике, - поняла, что, счастье ее тут, дома... Мама тогда отложила книгу и сказала - "Да, как хорошо, что я тоже поняла и почувствовала, что счастье сейчас тут, с нами!" Больше я никогда этой книжки не видела – мама, должно быть, спрятала ее.
Как то на Троицу мы собрались в Бессоновку (за 3 версты от нас) в церковь и к Граменьке. Нас уже одели. У меня было белое платье с салатным шелковым поясом и такие же ленты в косах. Нарвали большие букеты розовых и белых пионов, уже запрягали лошадей, когда небо вдруг нахмурилось и повалил снег. Снег лег сугробами на земле, на балконе. Согнулись и сломались некоторые деревья от его тяжести... Мы сначала подняли рев так как расстроилась поездка. Но мама открыла дверь на балкон, зачерпнула полную тарелку снега, размешала его с вареньем и сказала, что это такое мороженое. Мы совершенно утешились. Через день снег весь растаял.
Раз мы с папой и Лелей пошли пешком в лужок на речку Уды. Там было много желтых кувшинок и мы просили, чтобы папа нарвал их нам. Он сначала не хотел, но потом разделся и поплыл нарвал кувшинок и принес нам. Тут мы увидели ирисы в камышах. Он и за ирисами, полез, вернулся очень грязный и сердитый. Мы хохотали, глядя, как грязная вода текла по его ногам. Папа кое как обмылся, оделся и мы пошли домой. Было жарко, цветы скоро завяли, хотелось пить. Я раскисла и хныкала: "скоро ли мы дойдем!" Папа взял на руки Лелю (ему было только три года и он натер ножки сандалиями). Я тогда начала реветь в голос, садиться на землю и врать, что у меня тоже натерты ноги. Папа посадил нас обоих на плечи и немного пронес, потом сказал, чтобы я теперь шла пешком. Я опять стала реветь и тогда он сказал Леле: "Слушай, Алексей, ты же мужчина, видишь девченка ревет. Попробуй идти пешком!" Лелечка сказал: "Я, папа, попробую босичком!" Не плачь, Катечка, я пойду!!" Скоро мы добрались до дома - я удобно рассевшись на папином плече (хоть немного и стыдно было), а Леля пешком с сандаликами в ручках. Дома папа все рассказал маме.
Как-то мы с мамой и Лелей пошли в поле, где окучивали картошку. Там были женщины с детьми. Мама и женщины работали, а мы играли с какой-то девочкой. Мама увидала, что на девочке была сыпь, но ее мать стала уверять - "Ничего, Варвара Алексеевна, это корь. Все дети должны корью переболеть, пусть себе, летом она легко пройдет!" Вечером мама рое же беспокоилась, рассказала папе про девочку, но лапа тоже сказал, что они все болели корью - "Пройдет, ничего, да, может и не заразятся!"
Прошло недели две и заболел Леля. Сначала нас с Лидой от него не
отделяли. Мы вместе играли. У него стало сильно болеть горлышко, голова, сделался большой жар и он все просился к маме на ручки. Вызвали фельдшерицу. Ей показалось, что у него дифтерия. Она ввела сыворотку, а нас отправили в Бессоновку. Леле было все хуже. Папа поехал в Харьков за доктором. Доктор, приехав, сказал, что это скарлатина в очень тяжелой форме. Леля умирал. Мама сама, видно, бредила. Ей все казалось, что к его кроватке наклоняется женщина в белом платье и хочет его унести. Леля умер у мамы на руках, когда казалось, что ему наконец стало лучше. Перестало болеть горло, он стал глотать, выпил молочка и заснул... навсегда...
Хоронили его в Бессоновке, но в дом не занесли - прямо в церковь. Гробик его поставили в склепе под церковью на дедушкин гроб. Мама и папа вымылись в бане после похорон и пришли к нам. Какие-то совсем странные, чужие и к нам безразличные...
Пока все были на похоронах, я перед зеркалом хотела укоротить себе челку на лбу, а потом решила выстричь всю голову - до кости. Тут как раз наши и вернулись. Баба-Няня и Граменька ахнули и стали меня бранись. Мама ничего не сказала, махнула рукой и заплакала. Недели через две папа уехал в Бедрицы, а мама, как сумасшедшая часто ночью в рубашке бежала к церкви - ей казалось, что Леля ее зовет... Потом маме приснился сон: как будто война и Лелечка взрослый -офицер умирает от ран и говорит ей: «Зачем, мама, ты тогда, в детстве вымолила меня у Бога? Я бы умер, как заснул, у тебя на руках... А теперь столько, ужасов пережил и вот умираю в таких мучениях!» Она проснулась в слезах и подумала, что это не простой сон и - после этого немного успокоилась. Мама всегда помнила этот сон. И в 1941 году говорила мне: " Вот она, та страшная война, о которой мне говорил Леля, и которая мне приснилась"»
В конце лета мы с тетей Шурой, Тусенькой, Бабой-Няней и Лидой уехали на Волков Хутор к тете Шуре, где построили новый дом и должны были его освящать. Дом был красивый, с мезонином, с широкими колонами, и лестницами. Сад был молодой, деревца маленькие - ниже меня (а мне в тот год минуло шесть лет). Чтобы создать видимость сада, вдоль всех дорожек посадили веники – кипариски - как их наши называли. Они очень хорошо выросли и действительно казалось, что есть сад. Только в конце сада росли большие деревья - вербы и осокори. Там было сыро, прохладно и все растения были перевиты крупными белыми вьюнками. На Волковом я подружилась со своей родственницей Негой Пеньеншкевич и ее братьями.
Однажды, гуляя в лугу, за нами погнался злой бугай - бык. Мы с Негой успели перелезть через ограду сада, а маленькая Лида, в красном сарафанчике (говорили, что быки бросаются на красный цвет) не успела. Мы испугались, хотели бежать её спасать, но бык ее не тронул. Он фыркнул на нее, порыл копытами землю и убежал. А вот лягушка гналась за Лидой и прыгала на нее, пока та не заревела во весь голос. Это было на речке, куда мы ходили купаться с тетей Шурой и Тусенькой.
Осенью мы вернулись в Харьков на Губернаторскую. Папа никак не мог устроиться на работу - он был офицер, вышедший в отставку, а гражданской специальности не имел. Он ездил, хлопотал через родственников в Петербург, в Москву. Ему что-то обещали, но ничего не выходило. А деньги были очень нужны. Оба имения - и Доброселье и Хутор были заложены и мама всегда волновалась, когда подходил срок уплаты процентов в банк. Перед тем за долги перед банком было продано имение наших соседей, и им пришлось уехать. Зима прошла невесело. Очень чувствовалось отсутствие Лели. Лида была еще совсем маленькая.
Меня начали учить французскому языку. Вместе с моей учительницей - старушкой на целый день приезжала ее внучатая племянница Анжель. Мы с ней скоро подружились и сбежав от бабушки играли моими игрушками, особенно с большой плюшевой обезьяной. Говорили при этом, конечно по-русски. Единственно, что я быстро усвоила - это фразу " Тити, ты мне надоела"! Так Анжель обычно отвечала своей бабушке. Мама пришла в ужас, когда я повторила это, а добрейшая Мадам ответила: "Ничего, это хороший французский.
Весной был день рождения Анжели. Ей очень хотелось иметь такую же обезьяну, как у меня. Мама купила тоже красивую большую плюшевую обезьяну, но без хвоста, а мы почему-то особенно ценили в обезьяне хвост. И тогда я решилась - отрезала у своего Жоли-Кера хвост, и пришила его новой обезьяне, а свою засунула подальше под диван, (хоть у меня сердце обливалось кровью - точно у живой отрезала!). Но, увы, Анжель не обрадовалась, а догадалась - чей хвост. Стала искать Жоли-Кера, а, когда нашла его под диваном без хвоста, страшно разрыдалась, обняла его всего, в пыли и все повторяла: "Бедный, бедный Жоликер! Не жалеет тебя Катька, хвост отрезала!"
Так прошла зима и ранняя весна. Мы уехали на Хутор, а как про¬вели лето я совсем не помню. Ездили в Бессоновку. Там у меня были две подружки: Клава дочь священника и Соня тети Шурина крестница, внучка управляющего Андрея Владимировича.
Андрей Владимирович в детстве был крепостным, а потом они с дедушкой ездили на собаках на севере, строили г. Верный (Алма-Ату). Он был дедушкин ровесник, слуга и друг. Маленький седенький старичок.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 #
| |
Текущий рейтинг темы: Нет |
|
