|
|
|
 |
Генеалогия – наука*, устанавливающая происхождение индивидов и отношения родства между ними, а также историческую роль отдельных родов в различных сферах социальной жизни1. Речь, таким образом, идёт об изучении специфической социальной системы, элементами которой являются индивид, семья, род, клан и т. п., связанные внутри и между собой особым типом социальных связей – родственными, вписанными в более широкую социальную систему – общество, с его огромным многообразием субъектов и типов связей. Генеалогия, следовательно, опирается в первую очередь на данные исторической биографики и социальной истории, но собственно её предмет – родственные связи, для изучения которых выработаны специфические методы и определён свой круг источников.
Особенность источниковой базы генеалогии – её исключительная широта, что объясняется двоякой сущностью генеалогии: с одной стороны, она является полноценной наукой (причём одной из древнейших и находящейся на границе большого количества исторических и неисторических дисциплин), с другой – фактом общественного и индивидуального сознания. Следовательно, все источники, которые привлекает исследователь-генеалог для решения своих задач, можно разделить на две группы: 1) собственно генеалогические источники (письменные и устные родословные), т. е. те, что специально предназначены для фиксации и хранения родословной информации и 2) источники для генеалогии – т. е. практически неограниченный круг исторических источников, которые что-либо могут сообщить о личности и её родственных связях. Это тем более делает острой проблему интерпретации той специфической информации, которая содержится в генеалогических источниках.
Традиционно в понятие «интерпретация» включаются два основных момента – «понимание» и «объяснение». Понимание есть постижение значения знаков, передаваемое одним сознанием другому через внешнее выражение, а объяснение – разъяснение смысла информации. Это два последовательных этапа и одновременно – два параллельных процесса в рамках процедуры интерпретации, понимаемой как постижение смысла произведения, зафиксированного в знаковой форме2. Разумеется, интерпретация является только одним из звеньев в цепи источниковедческих процедур, однако звеном важнейшим. Генеалогическая информация сама по себе весьма специфична, поскольку исследуется система родственных связей, т. е. взаимодействие, которое в силу объективных причин (изменчивость, преходящий характер, неадекватность отражения в источниках, трудность интерпретации и т. д.) исследовать труднее, чем объект3. Специфика генеалогической информации ставит перед исследователем ряд методологических проблем.
Во-первых, может ли генеалогическая информация быть интерпретирована как историческая; может ли вообще генеалогический источник служить целям исторического исследования, особенно по отношению к изучению далёкого прошлого?
Сомнений в позитивном ответе на этот вопрос не было вплоть до первой половины XIX – начала XX в. Пересмотру сложившихся взглядов способствовало накопление огромного фактического материала, прежде всего в сфере археологии, антропологии, литературоведения и других наук, что заставило западных ученых-библеистов задуматься над данной проблемой. В отечественной историографии подобных споров не существовало, т. к. не было ни библеистики, ни развитой генеалогической науки. На Западе же до сих пор не утихают дискуссии, в ходе которых одни доказывают «неисторичность» генеалогических источников (В. Ф. Олбрайт), другие признают в той или иной мере их «историчность» (Ю. Велльхаузен, М. Ноут)4. В аргументации той и другой сторон есть рациональные моменты. Действительно, создатели родословных в подавляющем большинстве не ставили целью зафиксировать историю «как она есть», запечатлеть объективные исторические реалии. Кроме того, руководствуясь особым «мифическим» типом мышления, люди прошлого составляли родословные совершенно с иными целями, нежели современные исследователи могут предполагать. Родословия обслуживали семейные, юридические, политические, культовые потребности общества5. Действительно, если мы внимательно проанализируем «Повесть временных лет», а точнее, тот её фрагмент, что посвящён генеалогии сыновей князя Владимира I, то увидим, что это не более чем калька с библейской генеалогии сыновей Иакова, родоначальника «двенадцати колен Израилевых» (Быт. 35:23)6. Наконец, родословные, первоначально появившись в устной форме, могли быть записаны значительно позже, утратив значительную часть первоначальной информации и «обогатившись» новой.
С другой стороны, отсутствие субъективной цели зафиксировать исторические реалии ещё не лишает источник статуса исторического. Реализуя собственные цели, автор попутно фиксирует и «фоновую» информацию, подчас более интересную, чем информация явная. Разработанная в современной науке теория мифа помогает проникнуть в сознание человека мифической культуры, учесть его особенности и на этой основе выявить целевую установку автора родословия и его (родословия) функциональную роль, что будет способствовать адекватной исторической интерпретации генеалогическою источника.
Представляется, что современный исследователь должен учесть обе точки зрения, взяв из них всё позитивное. Таким образом, генеалогический источник может служить целям исторического исследования, но только при учёте природы его происхождения, выяснения его функциональной роли в обществе и учёте специфики мышления людей прошлого.
Другой проблемой является выявление особенностей интерпретации устной и письменной генеалогических традиций, что выводит на проблему достоверности генеалогического источника.
Дело в том, что устная и письменная генеалогические традиции находятся в достаточно сложной взаимосвязи. С одной стороны, устная традиция, как правило, предшествует письменной, с другой – они сосуществуют, постоянно обмениваясь информацией; наконец, в этой взаимосвязи встречаются и исключения, когда из письменного источника информация генеалогического характера переходит в устные традиции и сохраняется в них. Примером этой сложной взаимосвязи может служить письменно зафиксированная родословная легенда, сложившаяся в роде князей Шуйских в XIV в. и просуществовавшая до начала XVII в. Она выводила этот род не от реального родоначальника – князя Андрея Ярославича, брата Александра Невского, а от сына последнего – князя Андрея Александровича, что делало Шуйских родовитее московских Рюриковичей и обосновывало их притязания на престол7.
Говоря о степени достоверности двух видов генеалогических источников: устных и письменных – необходимо отметить, что каждый из них обладает своими достоинствами и недостатками. Невозможно однозначно утверждать, что письменные источники надёжнее устных; они просто разные. Различия проявляются по многим параметрам: способ хранения, трансляции, репрезентации и т. д. Письменная фиксация обладает тем неоспоримым преимуществом, что, отделившись от автора, позволяет информации транслироваться во времени и пространстве в более или менее неизменном, аутентичном виде8, но в этом же её слабая сторона – раз вкравшаяся ошибка часто обречена на путешествие из одной копии в другую. Устная традиция – актуальна; она в аутентичном виде существует только «здесь и сейчас»; на пути её трансляции могут встретиться преграды, которые не знакомы письменному тексту (субъективные искажения, «социальная амнезия», смерть носителя информации и т. д.), но, с другой стороны, устная традиция распространяется сразу массовыми «тиражами», а также позволяет сохранить в коллективной памяти социально наиболее значимые моменты развития родственной общности. В этой связи представляется, что обе вышеупомянутые группы источников, говоря в общем, обладают одинаковой степенью достоверности. Разумеется, в каждом конкретном случае степень достоверности может быть различной. В этом смысле весьма симптоматична дискуссия в советской историографии по поводу достоверности «легенд» о заграничном происхождении подавляющего большинства русских дворянских родов, где спорящие стороны выдвигают прямо противоположные точки зрения: от отрицания достоверности этих легенд до полного признания её достоверности9.
Интересно отметить, что недостатки обеих групп источников, как правило, общие – фрагментарность и вариативность, а также многочисленные переписывания (пересказывания) и дальнейшие интерпретации, которые могут вести к исследовательским ошибкам10.
Таким образом, для адекватной интерпретации генеалогических источников необходимо учитывать их особенность и тесную взаимосвязь.
Слабо разработанной является проблема интерпретации генеалогических источников разных культурно-исторических общностей и хронологических периодов; недостаточно исследована связь генеалогии и социокультурного контекста.
Этот пробел в историко-компаративных исследованиях во многом объясняется несопоставимостью источников далёких друг от друга в пространственном и временном отношениях обществ. Пожалуй, легче рассуждать в целом об изменении роли родственных связей по мере перехода общества от традиционного к индустриальному. В первом семейные, генеалогические связи практически исчерпывали социальность, играя базовую, фундаментальную роль как в её конструировании, так и в определении социального статуса индивида. В индустриальном обществе, в связи со сциентификацией и атомизацией общественной жизни, анонимизацией и изоляцией индивида, потерей актуального контакта с себе подобными и ростом безразличия к человеку, роль родственных связей, особенно в сфере социализации, резко сокращается, что, впрочем, вызывает, помимо прочего, и рост интереса к своим родовым корням11. Несомненно, существует прямая зависимость между социокультурным контекстом, в котором создаются генеалогические источники, формой этих источников и их функцией в обществе. Это необходимо обязательно учитывать при интерпретации, т. к. вырванная из контекста и включённая в другой функциональный контекст генеалогическая информация может быть неправильно интерпретирована12. В этой связи представляется очень перспективным анализ сфер функционирования родословных.
Одной из важнейших проблем в генеалогии является проблема трудностей в интерпретации генеалогических источников (противоречия, фрагментарность, эволюция генеалогического текста, «генеалогическая метафора» и т. д.) и путей их преодоления.
Наиболее серьёзные трудности, с которыми сталкивается исследователь при интерпретации генеалогических источников, – это их противоречивость, что объясняется прежде всего их функционированием в разных социальных средах13. Она может выражаться в совершенно разнообразных формах.
1. Двусмысленности в тексте (в дате, месте, имени, терминах родства и т. д.). Например, вел. кн. московский Василий I Дмитриевич называл своего двоюродного дядю кн. Владимира Андреевича Серпуховского «братом», а последний своего кузена Дмитрия Донского – «собе отцом», что было связано с особенностями терминологии вассалитета14. Впрочем, и сейчас мы можем встретиться с двусмысленностью терминов родства: например, «дед» – это отец матери и отец отца.
2. Невнятность самого источника. В этой связи возможно появление «генеалогических фантомов». Например, неправильное прочтение летописной фразы «Свенельдь, ть же отець мьсти сын» как «... отець Мьстишинь» привело к появлению никогда не существовавшего Мстиши Свенельдича15.
3. Омонимия, т. е. объединение фактов, относящихся к разным лицам, и разъединение фактов, относящихся к одному лицу. Это может быть связано как с повторяемостью имён либо в одном роду, либо на определённой ограниченной территории, так и с тем, что одно и то же лицо может в разных источниках фигурировать под разными именами (например, крестильное и мирское имя, псевдоним и т. д.). Решить проблему можно только при привлечении максимума источников, в том числе негенеалогических16.
4. Отсутствующая или фрагментарно представленная информация вызывает потребность привлечения косвенных сведений и требует привлечения не столько описательных, сколько реконструктивных методов17. Однако адекватная реконструкция текста, с необходимостью предваряющая любую интерпретацию, невозможна без как можно более широкого текстуального контекста. Мы уже говорили о том, что один и тот же текст в разных произведениях несёт разную информацию. Таким образом, без текстологического анализа, направленного на изучение вариантов исследуемого генеалогического текста, его интерпретация невозможна18.
Не нужно забывать, что генеалогическому тексту, как никакому иному, свойственно постоянно эволюционировать, что связано прежде всего с изменением текстового субстрата. Действительно, на протяжении даже короткого промежутка времени состав родословной может серьёзно измениться в силу целого ряда причин: естественной смены поколений, миграции, перехода в другой род, изменением социального статуса индивидов и семей, утерей информации об отдельных членах и ветвях рода и т. д. Обычно персональный состав и родственные связи лучше всего сохраняются по отношению к индивидам и их родственным связям, синхронным моменту составления генеалогического источника (современникам) и глубоким предкам (родоначальникам), и чаще всего искажения генеалогической информации происходят в «среднем звене» родословных, что обязательно необходимо учитывать при их реконструкции19. Кроме эволюции генеалогического текста нужно иметь в виду, что параллельно эволюционирует также отражающая система, т. е. надо различать точку зрения автора, историографическую традицию и собственную интерпретацию исследователя20.
Наконец, серьёзная проблема интерпретации текста вообще, и генеалогического – в частности, может возникнуть в случае, если автор использует метафору. «Генеалогическая метафора» позволяет интерпретировать данные родословия либо в прямом, буквальном, либо в иносказательном, аллегорическом смысле21. Разумеется, результат интерпретационной процедуры в обоих случаях будет разным, что рождает следующую проблему – проблему поливариантности (множественности) генеалогических интерпретаций.
Многообразие интерпретаций вообще есть неотъемлемая черта любого текста, так как он обладает огромным количеством различных характеристик и вписан в сложную диалоговую систему: автор – произведение – читатель. Конфликт и многообразие интерпретаций – это достоинство понимания, а не его недостаток. Текст вообще и, в частности, генеалогический – есть открытая система, и поэтому полное понимание его в принципе невозможно, возможна только конкуренция и сосуществование различных генеалогических реконструкций. Другим основанием многовариантности генеалогических интерпретаций является сама позиция исследователя, который вынужден в силу объективных причин работать с генеалогической информацией в «бинокулярном» режиме: она рассматривается одновременно и как часть прошлой реальности, и как часть реальности современной. Это делает генеалогический (как и любой исторический) источник неисчерпаемым ресурсом в получении новой информации, на основе которой конструируется историческое прошлое22. Здесь как нельзя более уместно звучит мысль Р. Барта: «Текст не может неподвижно застыть… он по природе своей должен сквозь что-то двигаться – например, сквозь произведение, сквозь ряд произведений»23.
Данная работа отнюдь не претендует на освещение всех проблем, стоящих перед исследователем-генеалогом в процессе интерпретации генеалогических источников, а тем более – на их разрешение. Речь идёт лишь о выявлении на основе анализа отечественной и зарубежной историографии наиболее перспективных линий дальнейших исследований этой важной в методологическом плане проблемы.
Сноски:
1. Дмитриева О. В. Генеалогия // Введение в специальные исторические дисциплины. – М., 1990. – С. 6; Бычкова М. Е. Генеалогия в советской исторической литературе // Вспомогательные исторические дисциплины. – Л., 1976. – Вып. VII. – С. 44.
2 Рикёр П. Герменевтика. Этика. Политика. – М., 1995. – С. 3–9.
3 Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской истории. – М., 1998. – С. 10, 33.
4 Wilson R. R. Genealogy and History in the Biblical World. – New Haven & London, 1977. – P. 2–7.
5 Wilson R. R. Op. cit. – P. 38.
6 Данилевский И. Н. Библия и Повесть временных лет (к проблеме интерпретации летописных текстов) // Отечественная история. – 1993. – № 1. – C. 84–85.
7 Абрамович Г. В. Князья Шуйские и российский трон. – Л., 1991. – С. 33–35.
8 Рикёр П. Указ. соч. – С.17–18.
9 Бочков В. Н. «Легенды» о выезде дворянских родов // Археографический ежегодник за 1969 г. – М., 1971. – С.93; Бычкова М. Е. Русское и иностранное происхождение родоначальников боярских родов: исторические реалии и родословные легенды // Элита и этнос средневековья. – М., 1995. – С. 56.
10 Jett? R. Trait? de g?n?alogie. – Montr?al, 1991. – P. 3.
11 Jett? R. Op. cit. . – P. 197–200, 208; Wilson R. R. Op. cit. – P. 18.
12 Wilson R. R. Op. cit. – P. 18, 199.
13 Wilson R. R. Op. cit. – P. 203.
14 Хорошкевич А.Л. К взаимоотношениям князей Московского дома во второй половине XIV – начале XV века // Вопросы истории. – 1980. – № 6. – С. 172.
15 Поппэ А.В. Родословная Мстиши Свенельдича // Летописи и хроники. 1973. – М., 1974. – С. 91.
16 Jett? R. Op. cit. – P. 282.
17 Jett? R. Op. cit. – P. 90.
18 Jett? R. Op. cit. – P. 244.
19 Wilson R.R. Op. cit. – P. 31–33.
20 Источниковедение... – С.11.
21 Барт Р. От произведения к тексту // Избранные работы: Семиотика. Поэтика. – М., 1989. – С. 417; Рикёр П. Указ. соч. – С. 142; Данилевский И. Н. Указ. соч. – С. 90–91.
22 Рикёр П. Указ. соч. – С. 8, 98, 100, 142; Источниковедение... – С. 6, 9, 140.
23 Барт Р. Указ. соч. – С. 415.
Страницы: 1 2 #
| |
Текущий рейтинг темы: Нет |
|
