|
|
|
 |
Генеалогия – наука*, устанавливающая происхождение индивидов и отношения родства между ними, а также историческую роль отдельных родов в различных сферах социальной жизни1. Речь, таким образом, идёт об изучении специфической социальной системы, элементами которой являются индивид, семья, род, клан и т. п., связанные внутри и между собой особым типом социальных связей – родственными, вписанными в более широкую социальную систему – общество, с его огромным многообразием субъектов и типов связей. Генеалогия, следовательно, опирается в первую очередь на данные исторической биографики и социальной истории, но собственно её предмет – родственные связи, для изучения которых выработаны специфические методы и определён свой круг источников.
Особенность источниковой базы генеалогии – её исключительная широта, что объясняется двоякой сущностью генеалогии: с одной стороны, она является полноценной наукой (причём одной из древнейших и находящейся на границе большого количества исторических и неисторических дисциплин), с другой – фактом общественного и индивидуального сознания. Следовательно, все источники, которые привлекает исследователь-генеалог для решения своих задач, можно разделить на две группы: 1) собственно генеалогические источники (письменные и устные родословные), т. е. те, что специально предназначены для фиксации и хранения родословной информации и 2) источники для генеалогии – т. е. практически неограниченный круг исторических источников, которые что-либо могут сообщить о личности и её родственных связях. Это тем более делает острой проблему интерпретации той специфической информации, которая содержится в генеалогических источниках.
Традиционно в понятие «интерпретация» включаются два основных момента – «понимание» и «объяснение». Понимание есть постижение значения знаков, передаваемое одним сознанием другому через внешнее выражение, а объяснение – разъяснение смысла информации. Это два последовательных этапа и одновременно – два параллельных процесса в рамках процедуры интерпретации, понимаемой как постижение смысла произведения, зафиксированного в знаковой форме2. Разумеется, интерпретация является только одним из звеньев в цепи источниковедческих процедур, однако звеном важнейшим. Генеалогическая информация сама по себе весьма специфична, поскольку исследуется система родственных связей, т. е. взаимодействие, которое в силу объективных причин (изменчивость, преходящий характер, неадекватность отражения в источниках, трудность интерпретации и т. д.) исследовать труднее, чем объект3. Специфика генеалогической информации ставит перед исследователем ряд методологических проблем.
Во-первых, может ли генеалогическая информация быть интерпретирована как историческая; может ли вообще генеалогический источник служить целям исторического исследования, особенно по отношению к изучению далёкого прошлого?
Сомнений в позитивном ответе на этот вопрос не было вплоть до первой половины XIX – начала XX в. Пересмотру сложившихся взглядов способствовало накопление огромного фактического материала, прежде всего в сфере археологии, антропологии, литературоведения и других наук, что заставило западных ученых-библеистов задуматься над данной проблемой. В отечественной историографии подобных споров не существовало, т. к. не было ни библеистики, ни развитой генеалогической науки. На Западе же до сих пор не утихают дискуссии, в ходе которых одни доказывают «неисторичность» генеалогических источников (В. Ф. Олбрайт), другие признают в той или иной мере их «историчность» (Ю. Велльхаузен, М. Ноут)4. В аргументации той и другой сторон есть рациональные моменты. Действительно, создатели родословных в подавляющем большинстве не ставили целью зафиксировать историю «как она есть», запечатлеть объективные исторические реалии. Кроме того, руководствуясь особым «мифическим» типом мышления, люди прошлого составляли родословные совершенно с иными целями, нежели современные исследователи могут предполагать. Родословия обслуживали семейные, юридические, политические, культовые потребности общества5. Действительно, если мы внимательно проанализируем «Повесть временных лет», а точнее, тот её фрагмент, что посвящён генеалогии сыновей князя Владимира I, то увидим, что это не более чем калька с библейской генеалогии сыновей Иакова, родоначальника «двенадцати колен Израилевых» (Быт. 35:23)6. Наконец, родословные, первоначально появившись в устной форме, могли быть записаны значительно позже, утратив значительную часть первоначальной информации и «обогатившись» новой.
С другой стороны, отсутствие субъективной цели зафиксировать исторические реалии ещё не лишает источник статуса исторического. Реализуя собственные цели, автор попутно фиксирует и «фоновую» информацию, подчас более интересную, чем информация явная. Разработанная в современной науке теория мифа помогает проникнуть в сознание человека мифической культуры, учесть его особенности и на этой основе выявить целевую установку автора родословия и его (родословия) функциональную роль, что будет способствовать адекватной исторической интерпретации генеалогическою источника.
Представляется, что современный исследователь должен учесть обе точки зрения, взяв из них всё позитивное. Таким образом, генеалогический источник может служить целям исторического исследования, но только при учёте природы его происхождения, выяснения его функциональной роли в обществе и учёте специфики мышления людей прошлого.
Другой проблемой является выявление особенностей интерпретации устной и письменной генеалогических традиций, что выводит на проблему достоверности генеалогического источника.
Дело в том, что устная и письменная генеалогические традиции находятся в достаточно сложной взаимосвязи. С одной стороны, устная традиция, как правило, предшествует письменной, с другой – они сосуществуют, постоянно обмениваясь информацией; наконец, в этой взаимосвязи встречаются и исключения, когда из письменного источника информация генеалогического характера переходит в устные традиции и сохраняется в них. Примером этой сложной взаимосвязи может служить письменно зафиксированная родословная легенда, сложившаяся в роде князей Шуйских в XIV в. и просуществовавшая до начала XVII в. Она выводила этот род не от реального родоначальника – князя Андрея Ярославича, брата Александра Невского, а от сына последнего – князя Андрея Александровича, что делало Шуйских родовитее московских Рюриковичей и обосновывало их притязания на престол7.
Говоря о степени достоверности двух видов генеалогических источников: устных и письменных – необходимо отметить, что каждый из них обладает своими достоинствами и недостатками. Невозможно однозначно утверждать, что письменные источники надёжнее устных; они просто разные. Различия проявляются по многим параметрам: способ хранения, трансляции, репрезентации и т. д. Письменная фиксация обладает тем неоспоримым преимуществом, что, отделившись от автора, позволяет информации транслироваться во времени и пространстве в более или менее неизменном, аутентичном виде8, но в этом же её слабая сторона – раз вкравшаяся ошибка часто обречена на путешествие из одной копии в другую. Устная традиция – актуальна; она в аутентичном виде существует только «здесь и сейчас»; на пути её трансляции могут встретиться преграды, которые не знакомы письменному тексту (субъективные искажения, «социальная амнезия», смерть носителя информации и т. д.), но, с другой стороны, устная традиция распространяется сразу массовыми «тиражами», а также позволяет сохранить в коллективной памяти социально наиболее значимые моменты развития родственной общности. В этой связи представляется, что обе вышеупомянутые группы источников, говоря в общем, обладают одинаковой степенью достоверности. Разумеется, в каждом конкретном случае степень достоверности может быть различной. В этом смысле весьма симптоматична дискуссия в советской историографии по поводу достоверности «легенд» о заграничном происхождении подавляющего большинства русских дворянских родов, где спорящие стороны выдвигают прямо противоположные точки зрения: от отрицания достоверности этих легенд до полного признания её достоверности9.
Интересно отметить, что недостатки обеих групп источников, как правило, общие – фрагментарность и вариативность, а также многочисленные переписывания (пересказывания) и дальнейшие интерпретации, которые могут вести к исследовательским ошибкам10.
Таким образом, для адекватной интерпретации генеалогических источников необходимо учитывать их особенность и тесную взаимосвязь.
Слабо разработанной является проблема интерпретации генеалогических источников разных культурно-исторических общностей и хронологических периодов; недостаточно исследована связь генеалогии и социокультурного контекста.
Этот пробел в историко-компаративных исследованиях во многом объясняется несопоставимостью источников далёких друг от друга в пространственном и временном отношениях обществ. Пожалуй, легче рассуждать в целом об изменении роли родственных связей по мере перехода общества от традиционного к индустриальному. В первом семейные, генеалогические связи практически исчерпывали социальность, играя базовую, фундаментальную роль как в её конструировании, так и в определении социального статуса индивида. В индустриальном обществе, в связи со сциентификацией и атомизацией общественной жизни, анонимизацией и изоляцией индивида, потерей актуального контакта с себе подобными и ростом безразличия к человеку, роль родственных связей, особенно в сфере социализации, резко сокращается, что, впрочем, вызывает, помимо прочего, и рост интереса к своим родовым корням11. Несомненно, существует прямая зависимость между социокультурным контекстом, в котором создаются генеалогические источники, формой этих источников и их функцией в обществе. Это необходимо обязательно учитывать при интерпретации, т. к. вырванная из контекста и включённая в другой функциональный контекст генеалогическая информация может быть неправильно интерпретирована12. В этой связи представляется очень перспективным анализ сфер функционирования родословных.
Страницы: 1 2 #
| |
Текущий рейтинг темы: Нет |
|
